Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Берегись, начальничек, это я тебе говорю, — чиркнул ногтем большого пальца характерным жестом у себя под подбородком, скороговоркой зачастил: — А ну на пару слов. Да ты не боись — я вежливый.

Тут они начали пятиться к выходу, видно струсив, что их могут задержать. Хакимбай бросился за ними, но дежурные ему не помогли, даже не сделали попытки остановить хулиганов. Когда Хакимбай с Маматаем выскочили на улицу, их и след простыл.

Вскоре по вызову Пулатова приехала милицейская машина. Протрезвевшему парню, наверно, тоже хотелось смыться, но сил не было встать, так ловко уложил его Хакимбай на обе лопатки.

— Пусть получит по заслугам хотя бы этот, может, остепенится, — сказал Хакимбай, когда они поднимались наверх в свою комнату. — Думаешь, они случайно здесь? В женском общежитии дебош сошел с рук, вот они и сюда безбоязненно явились.

Маматай помалкивал. Ему-то не хуже, чем Хакимбаю, было известно, что из себя представляла эта компания…

— Ну что же ты молчишь? Что узнал о Сарыке? — вывел Маматая из задумчивости Хакимбай.

— Лучше ему, много лучше!

И Маматай подробно пересказал весь свой разговор с Айкюмуш, зная, как близко к сердцу принял Хакимбай несчастье с Сарыком.

— Вот и ладно, — облегченно вздохнул Пулатов и благодарно положил руку на его плечо.

Так они и поднялись к себе, друзья, единомышленники, коллеги…

…Маматай, как сейчас, видит Хакимбая Пулатова перед собой, высокого, молодого, горячего, готового в любую минуту прийти на помощь тому, кто в ней нуждался… Да, от одного сознания, что рядом с тобой был такой человек, жизнь становилась богаче и осмысленней.

И вот теперь его нет… Сознание отказывалось воспринимать то, что с ним произошло. «Нет-нет, не хочу!» — шептал Маматай, что есть силы стиснув руками виски. Он ощутил в себе страшную пустоту и, больше не в силах переносить горе, разрыдался тяжко, скорбно, по-мужски…

С Хакимбаем Пулатовым печально и торжественно прощался весь город, заполнивший улицы народ. Заплаканные лица. Темные одежды. И тишина, такая, что слышно было, как шурша ложились на тротуары последние, подбитые утренниками листья…

Увеличенный портрет Хакимбая в раме, перевитой черным крепом, несли юноша и девушка. С портрета смотрел улыбающийся Хакимбай, как будто радовался, что видит вокруг так много дружеских лиц…

А за портретом — море цветов, печальных в своей мертвящей душу белизне; траурные широкие ленты на венках.

На улицу вступили комбинатские музыканты. Горестная мелодия росла и крепла, набирая такую трагическую высоту звучания, что, казалось, вот-вот оборвутся и не выдержат человеческие нервы. Но мелодия плавно и легко, по какой-то немыслимой спирали опускалась на землю, рокотала на низких нотах, отзванивая медью, потом лилась тихо и плавно, охватывая душу просветленной, трепетной волной. И казалось, эти литавро-барабанные звуки подводили невидимую черту, итоговую, неколебимую, под тем, чем жил человек и что оставил после себя на земле…

Видя, как человеческие сердца бьются в лад, не сбиваясь и не фальшивя, Маматай впервые в жизни воочию убедился, какая это великая и созидательная сила — коллектив, массы… И теперь уже смерть Хакимбая представлялась ему не такой, как только что, бессмысленной и непонятной.

Думал ли Хакимбай о смерти? Чувствовал ли ее за своей спиной? Скорее всего как все, как он, Маматай, до этого отрезвляющего трагического события был уверен, что времени у него впереди невпроворот, что жизнь длинная и терпеливая, умеющая ждать и не торопить… Тогда почему Хакимбай спешил, старался в своих делах забежать вперед себя самого? Так и подхлестывал своего жизненного скакуна… И вот земной предел… Был и нет…

Да как же так? Не может того быть, чтобы от человека ничего не осталось!.. Не умирает доброта и дела его. В этом, конечно, суть жизни… Человеческая жизнь — не только цепочка его рода-семени. Вот и спешил Хакимбай оправдать свою жизнь делами, чтобы передать сыну и дочери но только частицу себя, но и трудовую славу, память и уважение. И еще — заветы чести и осмысленности судьбы человеческой… Ведь у Хакимбая было любимое присловье: «Больше рта не откусишь, больше куска не съешь…» И это к тому, что не ради сверхзаработка трудился, а ради большого интереса, для всего общества, а не только семьи… Комбинатскому люду есть чем вспомнить инженера Пулатова: не ради карьеры и денег производство поднимал, усовершенствовал, холил каждый агрегат, берег каждый винтик… Здесь он вырос и как специалист и как коммунист, не кривя душой, можно поставить его имя в ряд с достойнейшими людьми своего времени.

Маматай настолько углубился в свои думы и переживания, что почти полностью утратил ощущение места и времени, из этого состояния его вывел вдруг раздавшийся одновременно оглушительно-гулкий и притупленный завершающий удар барабана.

Похоронная процессия, замедлив движение, стала обтекать полукругом место последнего успокоения погибшего. Остановился и Маматай у кромки могилы, вздрогнул от неожиданности и поднял голову, когда услышал голос Жапара-ака, вставшего в головах у гроба Хакимбая.

Люди смотрели на него с напряженными, осунувшимися лицами. Жапар долго мялся, теребя в руках скомканную шапку. Глаза его были красны и сухи и пересохло в горле… От горя, как от суховея, пересохли и родники его слов…

— Братья, сестры… — Голос у Жапара вдруг иссяк, он сильно закашлялся, безнадежно махнул рукой и из последних сил прошептал: — Расстаемся с нашим Хакимбаем… Надо бы мне, старику, а не ему во цвете жизни… Прощай, сынок! Прощай, Хакимбай! Мы тебя не забудем!..

Попросил слова Алтынбек, откашлялся, как привык на трибуне, но потом спохватился, что он не на собрании, достал носовой платок и приложил его к сухим глазам.

— Сегодняшний день для меня — незабываемый день печали, — начал, побледнев, Алтынбек. — Никто из здесь присутствующих не знал Хакимбая так, как знал его я… С первого курса, с первого дня нашей студенческой жизни мы вместе постигали мир науки. Хакимбай был добрым и верным другом и волевым работником. У него было большое будущее талантливого ученого-практика. И у меня сейчас язык не поворачивается сказать — Хакимбая больше нет с нами… О какая безжалостная правда!.. — Алтынбек опустил глаза и замолчал в глубокой, какой-то сдавленной тишине. — Мой дорогой друг, Хакимбай, я перед могилой твоей даю клятву — не забуду имени твоего. И дети твои до возмужания будут в поле зрения моего!.. Это священный дружеский долг! Пусть земля тебе будет пухом, друг.

До того тихо утиравшие слезы женщины разрыдались в голос. Нервная спазма перехватила горло Маматая, мешала выдавить из себя хотя бы одно слово… «Все кончено… все кончено… кончено», — отзывался в его душе стук комьев земли о крышку опущенного в могилу гроба. И Маматай болезненно сжимался от каждого удара, как будто летели они в него и нагромождались над ним, отчего в мире становилось глуше, пустыннее и строже…