Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Усы у старика Каипа топорщились еще больше чем обычно, и он почти не выпускал их кончики из плохо гнущихся пальцев — то закручивал, то снова разглаживал, как будто тем самым помогая себе находить нужные слова в своих сбивчивых воспоминаниях о прошедших событиях. Казалось, как будто он не рассказывал, а выспрашивал сам себя, мол, так ли все было, Каип, и, вспомнив какую-либо подробность, радовался, как ребенок подарку, радостно подтверждал: «Так, Каип, все так и было…»

…Молодой тогда он был — моложе Маматая! — и красавец. Брови длинные, как у Маматая теперь, и нос ровный. А уж смелый и решительный — таких в округе поискать, рубил сплеча, не считаясь ни с чином, ни со званием… И жмотом Каип никогда не был, земляки подтвердят, ровесники, конечно… Что тут удивляться, если оказался он одним из первых в комсомоле и в активистах кишлака. Вот и Торобек не даст соврать ему! Они с Торобеком и стали сельским ядром и оплотом Советской власти. Их так и звали солдатами Комитета крестьян и сельсовета…

От своих гордых воспоминаний старый Каип даже помолодел, приосанился — грудь колесом и усы воинственные в разные стороны. Только вот слов, чтобы описать давние подвиги и воспламененность собственного духа, Каипу явно не хватало, и он возмещал этот пробел широким жестом и покашливанием в кулак.

— Вах, и повоевали мы с кулачьим отребьем, вроде вот деда этого молодца! — Каип многозначительно махнул рукой в сторону Алтынбека Саякова. — Только хитрец он известный… Такого голыми руками не возьмешь, — вдруг поблек голосом Каип, как бы признаваясь в совершенной своей беспомощности. И все увидели, какой он старый и усохший: разве что усы по-прежнему придавали ему воинственности и самоуважения.

В то время и примкнул к комсомольцам, стал правой рукой Торобека и Каипа Сарманбек, а был он сыном Атабая, брата Мурзакарима. Племянник бая, местного мироеда, — комсомолец! Виданное ли дело? Да только попробуй придерись: Сарманбек не только не сказал отцу и братьям, что они включены в списки кулаков, но и сам помогал при их высылке… Преданность делу революции — налицо. Сам уездный уполномоченный партии Жапар Суранчиев выразил тогда благодарность Сарманбеку Атабаеву!..

Жапар-ака сидел в задумчивости, как бы перенесясь целиком в те давние времена молодости и неоглядного подвига. И стоило только Каипу произнести имя Атабаева, как перед его взором с полной отчетливостью, как будто все происходило не далее чем вчера, возник здоровенный рыжий джигит, бесшабашный и веселый, любящий посмеяться и покутить вволю.

Что было дальше? Уж кто-кто, а Каип лучше всех помнит все до мельчайшей подробности, потому как случилось — с ним самим, а на такие обиды у людей память самая сильная и верная, разве не так?

После конфискации отцовских табунов и отар, земли и других богатств и ареста Атабая сыновья его, все пятеро, убежали в горы к басмачам. А Сарманбек? Недолго Сарманбек радовался своему блестящему значку комсомольца… Не стало отцовских богатств — прекратилось и веселье и выпивки. А на трезвую голову все чаще вспоминал Сарманбек отца таким, каким видел в последний раз, — со скрученными и связанными сзади руками… Вспоминал его слезы, стекавшие по бороде. И это видение мучило его и днем и ночью, кинжалом резало ему сыновье сердце, а еще сильнее того — исчезновение отцовских богатств… Теперь Сарманбек думал только об одном: как бы разыскать братьев в горах, примкнуть к ним во время налета, вернуть себе былую беззаботную, сытую жизнь…

Парень не был глуп, чтобы показывать всем свой внутренний перелом. Он таился изо всех сил, еще больше выслуживаясь перед новой властью в Акмойноке, выжидая своего часа. Как раз подоспел нужный момент. Из ГПУ для добровольного спасательного отряда из местных активистов было доставлено оружие — пятьдесят пять карабинов. Его сложили на складе и выставили часовых, комсомольцев.

Пришла очередь и Каипу с Сарманбеком сменить товарищей на посту. С карабинами на изготовку они ходили вокруг склада в смутном, тусклом свете керосинового фонаря, время от времени перебрасываясь словом-другим, чтобы скоротать дежурство.

Каип и сейчас не знает, как Сарманбек подкараулил его из-за угла и навалился всем своим могучим, душным и пропахшим самогоном телом. Сначала ему было показалось, что тот шутит. Но хватка у Сарманбека была мертвая… И вот он ухватил Каипа за горло и стал душить. Уже почти потеряв сознание, Каип каким-то инстинктивным движением выхватил из-за кушака нож и из последних сил ударил Сарманбека куда-то в бок. Он даже не слышал, как душераздирающе закричал Атабаев: «А-аа!», придавив его своим огромным, осевшим телом…

Очнулся Каип оттого, что в него уперлось холодное дуло винтовки, и еще ощутил он, как на грудь ему стекала еще не успевшая остыть кровь Сарманбека. Тогда Каип, оттолкнув тело Атабаева, вскочил на ноги и, не отдавая отчета в происходящем, бросился бежать.

— Стой!.. Застрелю, как собаку! — услышал Каип знакомый голос и наконец пришел в себя от потрясения. Он остановился и стал вглядываться в темноту: уставив в упор дуло винтовки, к Каипу приближался Мурзакарим.

— Мурзакарим? — вскрикнул Каип от удивления. — Ты?

— Я, конечно, я… — Голос у Мурзакарима был злорадный, змеиный. — Теперь не открутишься… Наверно, думал втихую, да плохо рассчитал!.. — Мурзакарим вплотную приставил дуло винтовки к его груди: — Ты убил Сарманбека… Убийца… Вон, смотри, твой нож воткнут в его печень!

— Неправда! Я… я… Это он хотел задушить, — сбивчиво пытался защищаться Каип.

— Снимай кушак!

Каип дрожащими, непослушными пальцами пытался развязать кушак, к которому был прикреплен чехол от его ножа, оставшегося в теле Сарманбека.

— А теперь вынь и свой нож, — продолжал приказывать Мурзакарим.

Каип сделал шаг к телу Сарманбека, но ноги не подчинялись ему.

— Быстрей! И рубаху свою давай сюда! Снял? Прекрасно… А теперь заверни в нее нож с кушаком и давай сюда! — Мурзакарим взял окровавленный узел из дрожащих рук Каипа, зажал под мышкой, а потом прикладом винтовки разбил фонарь и крикнул в темноту: — Давай сюда!.. Разбирай оружие, да побыстрей! Труп не трогать!

Пять человек мигом очистили склад с оружием и исчезли так же бесшумно, как и появились.

— Шагай! — подтолкнул Мурзакарим Каипа дулом винтовки в спину.

Всю дорогу Каип чувствовал между своих лопаток холодящее, жесткое дуло, мешавшее ему спокойно осмыслить происходящее. Он даже не мог заговорить с Мурзакаримом, чтобы объяснить, как все произошло: язык прилип к гортани… Каип шел, шатаясь, налетая на кусты и углы дувалов, пока не очутился в незнакомой комнате, слабо освещенной огнем очага и еще фонарем, заправленным топленым маслом. Глинобитная, неоштукатуренная стена с бликами неверного света показалась ему пестрой, странной и таящей неизбежную опасность для его жизни. Опасность притаилась в темных углах и будто следила за ним, Каипом, неотрывно и злобно. И ему было трудно, как завороженному, отвести свой взгляд даже тогда, когда услышал голос Мурзакарима.