Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Маматай взял девушку за руку, и они стали подниматься на перевал. Ореховый лес становился все гуще и тише.

В долине сады давно отцвели, а здесь и алыча, и яблони еще крепко зажали в кулачки свои нежные белые лепестки. И орех тоже не сбрасывал свои сережки.

Бабюшай казалась робкой и маленькой и, как будто боясь чего-то, тихо прошептала:

— Какое чудо!.. Тихо, чисто…

— Чего испугалась, Букен! — громко спросил парень, не разобравшись в ее настроении.

— Да тише ты, — махнула рукой девушка. — Все испортил своим криком!..

— Лес… Киргизский лес! Наша земля, Букен! — И гордо добавил: — Киргизский Арстабап…

— Отец показал мне много славных мест… А теперь понимаю, что ничего до сегодняшнего дня не видела…

Отдыхали они у голубых камней, где потаенно пробирался веселый извилистый родник. Маматай и Бабюшай подставляли ладони, ловили губами ледяные брызги, и им казалось, что пьянят они их, как пенистый кумыс. Потом они уселись на плоских камнях, как будто специально приготовленных для них, и наблюдали, как издалека прилетали сюда осы и пчелы, чтобы испить целебной и освежающей водицы. И тут не обходилось без приключений… Пчела-работяга с увесистыми «бурдюками» цветочной пыльцы по бокам старалась выпить воды, но промочила крылья и не могла взлететь — билась-билась, не получается, тогда она вскарабкалась на камень, общупала, обсушила себя мохнатыми ладошками, протерла лупоглазые глаза, поднатужилась и, забыв от радости, что взлетела, обо всем на свете, жужжа влипла в паучьи сети, умело расставленные в золотарнике… Паук тут как тут — и за дело. Обкрутил серый душегуб бедную пчелку, обмазал своей липучкой…

— Смотри, Маматай, у него все ухватки нашего Алтынбека, — показала Бабюшай соломинкой на бегавшего паука. — И франт такой же: видишь, как расписан — золотом и блестками. Только напрасны твои уловки, — это она уже пауку, — пчелку в обиду не дадим!..

— Что ж ты так своего коллегу, — пошутил Маматай.

— Коллегу?

— Разве не знаешь легенду? Был паук когда-то ткачом, уважаемым человеком, да возгордился безмерно своим мастерством, мол, нет ему равных на земле… Проклял его аллах за гордыню, вот и стал он таким, как теперь. А я что? Люди так говорят.

Оба весело рассмеялись. И Бабюшай вызволила пчелку из беды.

— А я люблю, Маматай, свою профессию. Идет женщина в красивом платье, а у меня на душе радостно, ведь ткань-то на ней моими руками сделана…

— Тоже мне романтика, — подначивал ее Маматай.

И они стали брызгать друг на друга родниковой водой и весело гоняться по поляне. Потом Маматай кинулся вверх, нарвал целую охапку горных маков, подкрался к Бабюшай, смеясь, опустился перед ней на колено, бросил к ногам цветы…

«Москвич» остановился во дворе, и Гюлум, стряпавшая ужин, причитая и хлопая себя испачканными в муке руками по бокам, появилась на пороге.

— Ой боже ж мой! Отец! — обернулась она в широко распахнутую дверь. — Выходи, отец!.. Маматай приехал… Бабюшай…

По своей появившейся в последнее время привычке старый Каип лежал, облокотившись на подушки, а как услышал всполошные призывы Гюлум, выскочил во двор с наскоро накинутым на плечи чапаном.

— Всемилостивый аллах! — воздел он руки на запад.

— Всемилостивый аллах, — вторила ему Гюлум, — исполнил ты мое желание… Вкусит сегодня Бабюшай нашей пищи в доме нашем! Отец, режь скорей барана! Теплыми легкими побью ее, только тогда позволю переступить свой порог…

Маматай покатился со смеху, так что долго не мог выговорить ни слова.

— О, апа [26] Апа — мать. ! Ха-ха-ха… Не торопись, апа. Мы в гости приехали. До сватовства у нас еще не дошло… Придется подождать еще немного.

Совсем расстроилась Гюлум, даже кончик передника поднесла к глазам, будто ее счастье нежданно-негаданно унесла горная река.

— Ох-ох, чего тянете?.. Ждем, ждем, уж все ждалки прождали… А молодость не ждет! Да и наши с отцом годы немалые, а мы, старые дурни, еще надеемся внуков на руках подержать…

Каип, хоть не произнес ни одного слова, но согласно кивал своей седой головой, чтобы скрыть волнение, неприличное мужчине, то и дело откашливался и поправлял полы чапана.

— Да ты не суетись, апа! Скоро-скоро на свадьбу пригласим!

— Что? — Усы у Каипа встали торчком, и он, оставив в покое полу чапана, стал усиленно теребить их пальцами.

А у Гюлум чуть не разорвалось ее старое сердце от такой новости! Гюлум и в мыслях не допускала, что Маматай осмелится жениться не в ее доме… Занавес при появлении жениха и невесты должен подняться только здесь, и нигде больше! Той [27] Той — свадебный пир. — здесь, и больше нигде! И бараны должны пролить кровь в ее дворе!..

— Дождались! — всхлипнула Гюлум. — Уважил, сынок, что тут скажешь…

— Да не расстраивайтесь… Говорю, будете во главе свадьбы.

На это Каип выставил свои усы:

— Чужих свадеб мы с матерью, слава аллаху, насмотрелись на своем веку, — и обиженно отвернулся в сторону.

— И здесь той устроим, как же иначе, — поспешил смягчить горе родителей Маматай.

У Гюлум отлегло от сердца:

— Вах, Маматай, совсем ты закружил мои мысли! А Сайдана-то, а Сайдана как?

— Да все хорошо, апа! Просто чудесно. Сейдека наша лучшей ткачихой становится. Мастер не нахвалится.

— Значит, не зря за нее аллаха прошу. — И извиняющимся тоном к Бабюшай: — Младшенькая она у меня, вот сердце материнское и неспокойно…

— Не переживайте, Сейдека все время со мной, — успокоила ее Бабюшай.

— Вот и спасибо тебе, милая… Как только увидела тебя, сердцем почуяла — добрая… Ой какое же счастье моему сыночку?..

Узнав о приезде Маматая, на огонек прибыл и Торобек. Одышка совсем замучила здоровяка… Вот только немного прошелся быстрым шагом и задохнулся… Врачи советуют освобождаться от лишних килограммов, да где там: раньше на коне, теперь в «Волге» целый день Торобек путешествует.

Семья и гости, по чину разместившиеся на чарпаи, не спеша тянули зеленый чай из ярко расписанных, береженых для гостей пиал. И разговор тянулся медленный, уважительный, о том, о сем, о работе Маматая, и о видах на урожай в колхозе, о табунах, и отарах, уже откочевавших на джайлоо.

Торобек сидел важно, всем телом налегая на подушку, и, на этот раз не подначивал старого Каипа.

Маматай сразу же почувствовал натянутость в их отношениях, уловил, что Торобек за что-то сердится на его старика, да только виду не хочет подать, и гадал, в чем же дело, что за кошка между ними пробежала?

Конечно, отношения Торобека и Каипа безмятежными никогда нельзя было назвать. В послевоенные годы в колхозе жилось туго. Люди день-деньской копошились в полях и на пастбищах, а на трудодни осенью, считай, получать было нечего. Не хватало техники, людей… И из колхозов бежали, кто в город, кто еще куда, чтобы найти верный кусок хлеба. Тогда и отец Маматая дрогнул, определился в соседний лесхоз сторожем.