Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Каип молчал, опустив голову.

— Без правды как жить людям? — продолжал Маматай и прибавил, обращаясь к более понятному для отца доводу. — Шариат чему учит? Если с раскаянием и в вере придешь к аллаху, то прощаются грехи молодости… Так и здесь, рано или поздно надо понять свои ошибки, отречься от них, тогда и простятся они…

И все-таки в эту ночь Маматай оставил родителей с тяжелым, неловким чувством, ведь не всегда одна и та же правда бывает целительной для человеческой души. Наверно, и его правда была не для сыновних уст и не ко времени…

Маматай проснулся от увесистых ударов в дверь и сразу не понял, что происходит. Лег он поздно и долго не мог уснуть, взбудораженный событиями прочитанной книги. И вот только-только сладко смежились его веки, как этот неожиданный грохот в дверь!..

— Кто? Что случилось? — подхватился с постели Маматай.

Вмиг он оказался у двери и повернул ключ: на пороге стоял — Парман-ака, растерянный, с трясущимися щеками, и вообще вся его грубоватая, мясистая физиономия с рыжеватой суточной щетиной выражала отчаяние и недоумение. Маматаю очень хотелось снова захлопнуть дверь перед Парманом, так он рассердился на него за столь поздний и неуместный визит. Но одно дело — желание, другое дело — приличия, и он предложил Парману пройти в комнату.

Парпиев, вздыхая и охая, бросился на диван, с которого только что поднялся хозяин. А Маматаю пришлось сесть на стул.

— Ну что, Парман-ака? Чем ты так взволнован, что добрым людям спать не даешь? — улыбнулся Маматай.

— Вах, земляк, совсем плохо!

— Да что случилось-то?

— Шааргюль, вах, Шааргюль… — мямлил Парман дрожащим голосом.

— Да что Шайыр? Говори толком, — и Маматай вышел на кухню за водой.

Парман-ака принял стакан и повертел его в здоровенной ладони.

— Нет, Маматай, вода здесь не поможет!.. К другим я утешительным средствам привык… Батма приучила, вах…

— Выпей воды и говори толком! — строго остановил его Маматай.

Парман послушался и выпил залпом весь стакан, поморщился. Теперь голос у него стал ровнее, а разговор внятнее.

— От Шааргюль, то есть от Шайыр пришел, Маматай, — умоляюще поднял он глаза на парня, — молю тебя, сходи к ней…

— Что, старую дружбу решил обновить? — догадался Маматай. — А Шайыр не захотела, да?

— Да вот пошел…

— Ни к чему это, Парман-ака, — не выдержал Маматай.

Парман снова заохал, наклонил вперед свою стриженную под ежик голову.

— Смотри, Маматай, что это ведьма со мной сделала!.. Ай-яй-яй, ох-ох, конец мне… Видишь, голову ковшом разбила?..

— Так ни с того ни с сего и хватила ковшом по голове?

— Нет, Маматай, она сперва упала без сознания. Я кинулся ее поднимать, брызгал в лицо водой…

— Отчего же она упала в обморок?

— Вах, эти женщины! Кто их поймет?.. Только сказал хорошую весть, что сын жив… Маматай, мол, видел…

Тут уж рассердился на бестолковость Пармана и Маматай. Действительно, он узнал, что сын Шааргюль и Пармана вырос здоровым и крепким парнем, а потом исчез из села искать своего счастья в жизни, благо некому было удерживать и уговаривать; что зовут его Чирмаш… А раз имя известно, ничего не стоит и разыскать. Этим Маматай и хотел заняться сам, чтобы зря не волновать и так много выстрадавшую женщину.

— Ох, Парман-ака, я же просил не говорить пока ничего… Сорвется с места, отправится на поиски… А ведь искать можно и через справочное бюро.

— Знаю, что виноват… Только как тут утерпишь. Как узнал, бросился к ней, обнял ее колени… а она хватила меня по голове ковшом…

— Значит, не простила, — прикрывая рот ладонью, чтобы не обижать Пармана, улыбнулся Маматай.

— Где там!… Избегает она меня, а мне каково видеть ее горе! Хоть и проспал я полжизни, но теперь очнулся… Не тот я киргиз, понимаешь, который позволит ударить женщину.

— Подвели, Парман-ака, старые понятия. Раньше ведь как у нас рассуждали: «Умрет жена, постель можно обновить…» Считали, мол, женщина — на дороге, а ребенок — на спине…

— Вах, прав ты, тыщу раз прав… С этим наставлением в жизнь приходили. Так, все так, Маматай.

— А я говорю, Парман-ака, и думаю, что прав, — пословицы служат своему времени. И нужно их сто раз проверить, прежде чем применять к своей судьбе…

Маматай не успел договорить, как слова его заглушил еще более сильный стук, казалось, дверь слетит с петель.

— Да что это происходит сегодня! — опять бросился к двери Маматай.

Теперь уже ему пришлось открывать самой Шайыр. Она буквально задыхалась от быстрого бега и обильных слез. Шайыр сразу же вцепилась в Маматая:

— Правда? Говори! Правда ли это?

В глазах у нее были мольба, и страх, и надежда, и отчаяние. Она готова была в любую минуту еще сильнее разрыдаться или начать безудержно хохотать от радости.

— Правда, Маматай? — Голос ее совсем упал, почти перешел в шепот, а глаза вдруг стали робкие, осторожные, будто она боялась спугнуть птицу своего счастья, которая неожиданно села к ней на плечо.

Маматай прекрасно понимал, что происходит в душе Шайыр, знал, что сейчас любое сообщение может вызвать бурную реакцию. Он осторожно обнял женщину за плечи, усадил в кресло, принес воды:

— Да ты пей, Шайыр, тебе нужно успокоится, иначе я тебе ничего не скажу. Успокойся, все обойдется, все будет хорошо.

— Правда, Маматай, и что это я… — оглядываясь по сторонам и как бы начиная воспринимать действительность, сказала Шайыр и тут увидела Пармана и снова впала в ярость. — Ах, ты и сюда успел? А ну прочь! Сказала тебе, что теперь сами управимся… Теперь не нужен!

— Шайыр, Шайыр! Это называется — пришла поблагодарить меня, да? А сама шум-гам такой подняла, что завтра соседям от стыда на глаза не покажешься!.. Ночь же на дворе.

Шайыр виновато опустила глаза.

— Ну что ж, тогда слушай…

Маматай проводил Шайыр, совсем потерявшую силы от нервного потрясения. Она тяжело опиралась на руку Маматая, пытаясь изо всех сил сдержать лихорадочную дрожь, охватившую ее, как только они вышли на улицу.

— Как придешь, Шайыр, обязательно выпей чего-нибудь согревающего и успокаивающего, лучше всего чаю с медом и ложись, а утром вызови врача. Это необходимо, понимаешь, теперь тебе есть для кого беречь себя… Еще внуков дождешься!..

Шайыр только согласно кивала головой.

Когда Маматай вернулся домой, часы показывали два часа с четвертью. Он разделся и лег, снова пытаясь заснуть, но из головы не шла вся эта история с Шайыр, с Парманом и их сыном. «Чего доброго, и в самом деле уедет, она такая… — думал Маматай, вспомнив ее слова, когда та услышала, что сын ее живым ходит неизвестно где по земле. — Куда поедет? Где найдет? Ее это не интересует! Для нее сейчас главное — не сидеть на месте сложа руки…»