Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Сама Айкюмуш Торобековна оперировала! Понимать надо! Обязательно должен жить! А потом, если бы вы знали, какие у вас на комбинате люди сердечные!.. Колдош много крови потерял — нужно было срочное переливание, знаете, сколько желающих отозвалось: и ребята, и даже Насипа Каримовна, и этот, как его, русский, такой рыжий и веселый?..

…В следующий раз Маматай пришел к Колдошу, когда ему разрешили понемногу, не утомляясь, разговаривать. Садясь у него в ногах, Маматай заметил на его глазах слезы.

— Что ты? Теперь, сам знаешь, все плохое позади… Теперь будешь сил набираться…

Колдош молчал, глотая слезы и благодарно глядя на Маматая, потом крепко пожал ему руку своей огромной, по-прежнему крепкой рукой.

Колдош нервничал, переживал, опасаясь, что бывшие кореши оклевещут его на допросе, свалив на него убийство того парня, чье имя и документы получил он от них когда-то. Ему бы выговориться, облегчить душу, а он молча кусал губы, отказывался от еды, так что Шайыр совершенно измучилась с ним.

И снова показательный судебный процесс, связанный с делом Колдоша, в большом зале комбинатского клуба. Процесс затянулся на несколько дней. И не было такого человека на комбинате, кто бы не интересовался судьбой своего рабочего парня… Всем хотелось самолично заглянуть в глаза преступников, искалечивших только-только начинавшуюся жизнь Колдоша, им хотелось увидеть глаза, забывшие о человечности и долге, о живой своей душе, чтобы всегда уметь отличить их в людской толпе, помочь близким избежать их жестокости…

А перед судом предстали действительно опасные, утратившие все человеческие качества преступники. Ради легкой наживы, кутежей они с легкостью калечили и убивали, кочуя для собственной безопасности из одного города в другой. Колдоша они поймали на малости, воспользовавшись его беспризорностью и растерянностью перед незнакомой, городской жизнью…

Колдош появился на процессе в качестве свидетеля только в конце заседания и ненадолго, так как врачи опасались за его здоровье. Он спокойно и основательно отвечал на все вопросы.

Среди вопросов, заданных Колдошу, был и такой: что помогло ему вернуться на комбинат, отказаться от прежней жизни? И Колдош, не задумываясь — видно, ответ давно созрел в его душе, — ответил:

— Да, началось с булочки, а кончилось краденой с комбината тканью… Страшно подумать сейчас, в каком пьяном угаре был тогда…

Все слушали Колдоша с сочувствием, потому что было видно, что это не просто слова, не просто желание расположить к себе публику, чтобы извлечь для себя пользу из человеческой жалости.

— Думаете, сразу очнулся? Сразу все понял? О-о-о, нет! Злился тогда, винил всех, только не себя… И злоба моя была не против врагов, а против истинных друзей. Тогда я все надеялся, что подадут мне весточку кореши, откупят, ведь куш я для них сорвал знатный, — в волнении Колдош и не заметил, как перешел на блатной жаргон. — Да только зря поверил их обещаниям, мол, не боись, если что — вызволим хоть откуда, вернем на свободу…

Пришли ко мне с комбината те, кого я обидел, кого не любил! А я даже выйти к ним не захотел… И только с трудом, с болью стало до меня доходить, кто друзья, а кто враги… Кто в болото тянет, а кто — на гору, откуда видна вся правда людская…

А больше всех обязан я девушке, не побрезговавшей мной, полюбившей меня, как говорится, «черненьким»… Это — моя Чинара…

Из зала, смеясь, заверили Колдоша, что свадебный той устроят ему с Чинарой на славу.

— И еще прошу оставить мне — мой псевдоним, — Колдош еле выговорил это слово, очень гордый за свою осведомленность. — Парень тот, что носил это имя, был, видно, человеком! Оказал сопротивление этой мрази… Так вот, теперь и навсегда хочу быть — Колдошем… Прошу суд мою просьбу уважить.

Хотя Колдош и бодрился, не показывал вида, боясь переутомления, вызвали машину и увезли его в больницу.

С преступниками же обошлись по всей строгости и справедливости закона, и зал благодарил суд, не только разобравшийся в этом сложном и запутанном деле, но и проявивший терпение и гуманность к Колдошу, помогший ему вернуться к людям, к работе, в коллектив.

— Здравствуй, дочка, — с приветливой улыбкой сказал Жапар.

Перед ним стояла Бурма Черикпаева, недавно назначенная начальником отделочного цеха и ответственной за ввод в эксплуатацию автоматической линии.

— Над, рад тебе, — пожимал ей руку аксакал. — Еще раз поздравляю с назначением, желаю удач на новом, ответственном поприще.

— Спасибо, Жапар-ака, спасибо за оказанное доверие, за то, что не забыли…

— Тебя ведь семейные обстоятельства заставили уйти, дочка?

— Ох и вспоминать, Жапар-ака, не хочется. Что было, то было…

Жапар не стал углубляться в подробности, почувствовал, что Бурме этот разговор в тягость, и спросил о деле:

— Что госкомиссия говорит о линии?

— Комиссия установила, Жапар-ака, что строительство и монтаж линии велись без необходимых подготовительных работ. Из-за этого и авария случилась…

— Известное дело, — поддакнул аксакал.

— Но есть и новости… притом неприятные для нас… Госкомиссия пришла к выводу, что автоматическая линия нам не нужна: во-первых, комбинат далеко от центра, во-вторых, нет у нас в достаточном количестве квалифицированных кадров… Так что линию могут опять законсервировать на энное время.

Жапар не выдержал, прошелся взад-вперед, заложив одну руку за спину, а другой поглаживая по привычке темя.

— Вот к чему приводит легкомыслие, — обернулся он к Бурме. — Конечно, в первую голову виноваты мы сами, недосмотрели, но Саяков нас подвел здорово, и сейчас его варево никак не расхлебаем…

Высказавшись напрямую об Алтынбеке, Жапар-ака немного успокоился и начал пространно рассуждать на более отвлеченные темы:

— Конечно, трудности у нас немалые. Многое упирается в психологию, в извечные традиции, а тут скоро не поспеешь… Сама знаешь, Бурма, давно ли наш народ познакомился с такими понятиями, как «завод», «фабрика», «станок», «электричество»… Сейчас у многих свои машины, а отношение к жизни подчас старое, со времен путешествий на верблюдах и осликах. И развлечение у наших предков было знаменательное — козлодранье… Каждому хотелось приз получать… Так вот эта психология, это стремление к «призу» во что бы то ни стало и сейчас нет-нет да о себе заявит, разве не так, дочка?

Бурме ничего не оставалось, как согласно кивнуть старику, больше из уважения, чем из согласия.

До свадебного тоя оставалось всего три дня. И на комбинате, и в семье Чинары уже отчетливо ощущалось предпраздничное, приятное возбуждение. Больше всего, конечно, суетились Бабюшай по поручению комбинатской молодежи, жена Саши Петрова Галя по собственное инициативе и Насипа Каримовна как мать и профсоюзный уполномоченный…