Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Иди домой, подружка, отпустили ведь, — уже в который раз выговаривала Чинаре Бабюшай.

Упрямая Чинара решила настоять на своем. Поправив платок, она направилась к своим станкам.

И тут уж не выдержал сам Жапар-ака, надевший новый голубой комбинезон не по росту, полученный недавно со склада — на комбинате по распоряжению только-только появившихся дизайнеров была введена новая рабочая форма, отвечающая, как разъяснили на собраниях, эстетическим нормам! Жапар-ака прямо сказал упиравшейся Чинаре:

— Ты, дочка, фокусы оставь. Комбинат заботится о своих работницах — три дня на свадьбу выделил. И тоже должна уважать людей… До тебя гуляли и после тебя будут гулять наши молодоженки по три дня, так что не нарушай…

Чинара в ответ только спрятала улыбочку в ладони.

— Папа, раз Чинара такая упрямая, не хочет оставить станки свои без пригляда, можно я и их пока себе возьму? — подлетела к Жапару Бабюшай.

— Со своими управься, коза, — ласково потрепал Жапар дочку по румяной щеке.

— Да я справлюсь, — рассердилась Бабюшай. — Раз говорю, значит, справлюсь. Все вы меня за маленькую считаете.

— Нет, дочка, давай пока без экспериментов. Вот отгуляем свадьбу у Чинары, тогда вместе и соревнуйтесь, многостаночницы. — Жапар, явно любуясь, посмотрел на Бабюшай, словно только сейчас заметил, какая она у него видная и деловая.

В это время прозвенел звонок, возвещающий конец обеденного перерыва, так что спорить было уже некогда, и Жапар махнул рукой:

— Ну, разве уж очень в себе уверена…

Бабюшай благодарно поцеловала отца в шершавую, обветренную щеку.

Еще мгновение — и непривычная тишина в цехе взорвалась многоголосым, разнотонным гулом станков — это тот, кто не работал никогда в цехе, считает, что все станки гудят одинаково. А вот спросите у ткачих, и они вам объяснят, что узнают сразу, как собственных детей, свои станки по голосам. Девушки разом, дернув на себя ручки, как будто стартовавших на большой приз аргамаков, запустили в работу станки…

Бабюшай до самого конца смены прыгала у своих и Чинариных станков, как резвая белочка. Самолюбие мешало ей признаться даже себе, как она устала, ведь только на одних ее станках даже средняя по квалификации ткачиха не управилась бы, а ведь еще прибавились станки Чинары, передовой ткачихи и многостаночницы!.. И все-таки она успевала везде, и ей было радостно сознавать свое торжество над машинами, а ради этого, право же, стоило и покрутиться, тем более что вскоре у нее объявился помощник, сам Парман-ака, при малейшей заминке устремлявшийся к ней на помощь.

Девушка все эти дни летала как на крыльях. Все ей удавалось, все были добры к ней. А сама Бабюшай не только ставила рекорды у себя в ткацком, но и в подготовке к свадьбе Чинары была первым, неистощимым на выдумки организатором. Даже Насипа Каримовна запротестовала однажды, когда они, набегавшись, вместе сидели за чаем.

— Милая Бабюшай, мне просто неловко перед тобой…

— Почему, эджеке [30] Эджеке — уважительное обращение к пожилой женщине. ?

Насипа Каримовна виновато улыбнулась девушке:

— Да ведь не семижильная же ты, дочка…

Так они и беседовали потихоньку, наслаждаясь после дневной колготни покоем и душистым чаем. Разговор был обычный, о том, о сем… И вдруг Насипа Каримовна, внимательно посмотрев в глаза Бабюшай, сказала:

— Помнишь, детка, как-то вы навещали меня больную… Тогда еще и Маматай, и Сайдана были?.. Спросила ты меня о Чинаре?.. Не хотелось мне тогда при дочке об этом речь заводить… Ну а теперь слушай…

Помнишь, я говорила, что получила на Джандарбека похоронку, когда уже трещали от натиска наших войск ворота Берлина… Знаешь, что сына похоронила и уехала в город одиночество свое сиротское мыкать… Как в сказке, выронила я по неосторожности зеркальце своего счастья — оно вдребезги и разбилось об острые камни… Поступила я в городе на хлопкоочистительный завод.

С людьми на комбинате сразу поладила, были у меня уже и опыт и образование. Только в работе душу и отводила, а домой приду — четыре безответных, равнодушных стены: с одной молча Джандарбек смотрит, с другой — сынок и как будто упрекают, что не уберегла… Веришь ли, Бабюшай, чуть ума я не решилась… Вдруг удумала, что выход со своим горестным прошлым покончить только один — выйти снова замуж, родить детей… А только что-то останавливало меня все время, наверно, воспоминания былого счастья с Джандарбеком — чувствовало сердце, что такой любви больше не будет у меня…

В то время, видно, приглянулась я нашему электромонтеру: подойдет к моему станку, пошутит, мол, чего в гости не зовешь — молодые, холостые, может, что и сладится у нас… И характер как будто тихий у него, уважительный…

Видно, шайтан попутал меня, и сейчас стыдно вспомнить, да и рассказываю тебе, Бабюшай, наверно, зря… Пригласила я как-то этого электромонтера к себе, уступила его просьбам да шуточкам… Весь день ходила не в себе, а под вечер постучался он ко мне… Как полагается, пили чай, разговаривали. Не спешил он с ласками, видно, боялся спугнуть — немало времени прошло, прежде чем он накрыл мою руку своей здоровенной ручищей. А я как окаменела, ни гу-гу… И гость осмелел — поцеловал, прижал к груди…

Надо же такому случиться! Тут мой взгляд, не знаю случайно или нет, думаю все-таки, что судьба, встретился с глазами Джандарбека на портрете… Ох, Бабюшай, хочешь верь, хочешь нет: добрая его, даже чуть-чуть робкая улыбка стала вдруг жесткой, язвительной, даже скорбные складки у рта появились… Думала сначала — показалось!.. Но нет, вправду смотрел он на меня презрительно, осуждающе… И я, не соображая, что делаю, изо всех сил толкнула своего гостя в грудь, закричала, чтобы уходил прочь… А тот, ничего не понимая, постоял секунду-другую и обиженно, схватив свою шапку с тумбочки, выскочил на улицу…

Ох и ревела же я в тот вечер, закрыв дверь на крючок. Опомнилась только за полночь, твердо решив взять ребенка из детского дома, а еще лучше прямо из роддома, чтобы не узнал ребенок никогда, что не родной, что не подкидыш…

Бабюшай сидела тихая и ловила каждое слово Насипы Каримовны, погруженной в свои давние переживания.

— Свое решение не стала я, Бабюшай, откладывать на потом. Ведь это только мы сами тешим себя мыслью, что все впереди, что не за чем торопиться… И принесла я в теплом одеяльце домой недельного младенца, легонького и такого доверчивого. Девочка всю дорогу ловила воздух губами, искала материнскую грудь… Хорошо, мне в роддоме сразу же дали донорское молоко — накормила, перепеленала, замирая от радости и от страха перед своей ответственностью за чужую жизнь. И началась возня: то пеленки, то мытье, то кормление — за молоком в консультацию бегала, давали в первую очередь. Дни считала, когда кашкой можно будет подкармливать. Бывало, ложась в постель, спрячу на груди бутылочку с молоком, чтобы не остыла. Как закряхтит, перепеленаю и соску в рот… И кажется, что улыбается она мне, деточка моя…