Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Вечером, подписав наряды и отправив в путь последние караваны, Торобек, чтобы снять дневное перенапряжение, выпивал бузы и забывался в тяжелом сне, чтобы еще затемно снова скакать от хирмана к хирману…

Ночь пасмурная, темная. Только изредка на горизонте то ли гроза далекая, то ли зарница осветят вдруг овраги и взгорья зеленоватым мертвенным отблеском.

Парман старался держаться в тени, чтобы не высмотрели его злые люди из засады. Сырая от росы трава заглушала стук копыт. Парман опускал вниз лицо, чтобы защититься от мокрых веток, нет-нет да и ударявших его на скаку. И все же подкараулили его тогда…

Черный всадник, выскочивший из кустов, схватил Парманова иноходца за узду — конь взвился на дыбы, и Парман даже не заметил, как очутился на земле. Он быстро вскочил, не чувствуя боли от падения, и было бросился бежать, но всадник догнал его и выстрелил в упор — пуля прошла над самым ухом Пармана. И он, не соображая от страха, что делает, подхватил с земли толстенный сук и ударил им что было силы налетевшего всадника. Раздался сухой звук, — кр-р-ры! — и всадник вниз головой рухнул с седла. А потерявший от страха голову парень кубарем скатился с обрыва в горную речку, и его течением снесло вниз и прибило к знакомому берегу. Парман, хватаясь за кусты краснотала, выбрался кое-как на сушу и бросился, не чуя под собой ног, к знакомому хирману.

— Ох, сиротка ты мой! И что ж это деется на белом свете?! — всполошенно причитал безбородый старик, увидевший Пармана задохнувшимся от быстрого бега, мокрым и ободранным. — Говорил тебе, доездишься, наткнешься на супостатов.

А Парман рухнул на старикову кошму, совершенно обессиленный пережитым, и уснул. Он не почувствовал даже, как дед раздел его, отжал одежду и развесил у очага, бормоча себе под нос:

— Ох, горе какое, ох и времечко настало!.. Война, одно слово — война…

Парман проснулся оттого, что безбородый старик тряс его за голое плечо:

— Вставай, сиротка, вставай быстрей!.. Беда! Только аллах спас тебя ночью, пожалел сиротку! — Старик приложил ладонь к уху: — Слышишь, что в кишлаке делается?

Парман привстал на локте и прислушался. Стояла такая тишина, что слышно было, как пищат комары на ближней старице. И больше ни звука. И вдруг женский крик, всхлипы… И опять тишина…

— Вставай, вставай же! — опять принялся за Пармана дед. — Говорят, что в дом Мурзакарима забрались воры, угнали корову.

— А кто это кричит в кишлаке? Будто женщина плачет… — перебил его Парман.

— Кто ж теперь разберет… Может, сам Мурзакарим орет! — опять прислушался дед. — Так вот слушай! Бросился Мурзакарим за обидчиками, а они его чем-то тяжелым огрели по колену… А как на землю с коня рухнул, так чуть полчерепа не снес…

Парман смотрел на деда расширенными от ужаса глазами.

— А кто его так?

— Да уж битый час толкую тебе — грабители, фу, какой непонятливый, — рассердился безбородый дед. — Может, помрет теперь Мурзакарим… А ты-то што так хрипишь, аль простудился в воде?..

Старик заботливо приложил свою сухонькую, легкую ладошку к Парманову лбу.

— Сколько тебе трындил: живи спокойно, ходи спокойно! Неслух, право, неслух!..

А Парман буквально обмирал от страха. Он, конечно, догадался теперь, с кем нелегкая столкнула его на дороге… «Что я натворил? А если и вправду помрет? — растравлял себя Парман. — Разве такое утаишь? По глазам моим поймут!..» И он быстро стал напяливать на себя непослушное, сырое белье, чапан, сапоги и пустился по кукурузному полю в обратный путь.

Парман бежал, спотыкаясь на неровностях пахоты, а кукурузные сухие стебли больно хлестали его по рукам и по лицу, он задыхался и все равно не мог остановиться, все бежал и бежал. «Как теперь быть, — стучало молоточком у него в воспаленном мозгу, — отпереться от всего? Или сейчас же все рассказать начистоту? Нет, не поверят! А за корову посадят в тюрьму, хотя я ее и в глаза не видал!.. Найдут меня, точно найдут… Правду под полой чапана не спрячешь!..»

Повидаться с Шааргюль Парман, конечно, не решился. Что он ей скажет? Как объяснит случившееся? Поверит ли ему? Испытывать судьбу парень больше не решался и ходил как потерянный.

От внимания Торобека не укрылось состояние Пармана. Выбрав подходящий момент, бригадир уставил на него свою камчу:

— Признавайся сразу, что задумал? Глаза у тебя, парень, нехорошие, смурные…

— А что я, Торобек-ака? Я ничего…

— Не темни! Видели тебя на моем иноходце… на той неделе… А нашелся только вчера!.. Благодари аллаха, что и седло и все остальное на месте, а то бы… — И Торобек, хмурый и недовольный, хлестнул коня камчой, ускакал по своим делам.

«Все, конец, — лихорадочно пронеслось в голове у Пармана. — Надо бежать, пока не поздно». Парман вспомнил о военном в зеленой фуражке, нынче побывавшем у их председателя, и решил, что приезжал он выяснять о нем… А что, если заберет? Засудят, конечно, засудят!.. Нет, Парман лучше сам умрет, лучше в петлю, чем такой позор… Вот почему он воспринял как избавление, как спасительную волю аллаха свою встречу с агентами, набиравшими сельских ребят в ФЗО…

Какой же он был тогда глупый и зеленый, хотя силой и ростом природа его не обошла. Конечно, теперь ему было легко судить о прожитом… А если бы снова все повторилось, как бы он поступил? «И почему не съездил тогда к Шааргюль? — запоздало казнил себя Парман. — Почему не рассказал ей правду? Пусть не поняла бы, но моя совесть была бы чиста и сейчас не чувствовал бы себя таким подлецом…» И тут же Парман корил себя снова и снова: «Ну ладно, молодой, глупый, а потом? Почему все забыл, от всего отрекся?» И ответа не было, а было только горькое, беспросветное отчаяние, боль и стыд.

Мурзакарим важно разгладил вислые усы, был он сегодня важен и доволен: наконец вспомнили его, вызвали в сельсовет. Конечно, сам он теперь старый и никому не нужный… Но Алтынбек — большой начальник в городе! Торобек знает это отлично! Наверно, пенсию ему, Мурзакариму, выхлопотал внук большую, вот и вызывают, чтобы обрадовать.

Мурзакарим, важно вздернув облезлую бороденку, захромал в сельсовет. Он зорко своими глазками-буравчиками озирался по сторонам: видят ли соседи, какой почет оказывают ему, Мурзакариму?

В сельсовете он сразу же оказался среди уважаемых людей. Здесь были сам Торобек и смуглая председательша сельсовета… На старого Каипа Мурзакарим, конечно, и не взглянул, лишь на секунду задержал свой взгляд на незнакомом, городском, еле уместившемся на стуле, о котором знал только, что приехал в отпуск отдохнуть…

Мурзакарим опустился на свободный стул, скрестив ладони на пристроенной между ног палке, насторожился, так как по выражению лиц присутствующих не уловил ни особой расположенности к себе, ни радости от встречи. Хитрый старик сам решил начать разговор, чтобы быть хоть сколько-нибудь хозяином положения.