Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Маматай, наверное, так и смирился бы с вероломностью Саякова, если бы не Мусабек. Появился он на следующий день у Маматая с самого утра. О его решительном настроении говорил и вздернутый нос, и лихо заломленный козырек кепки.

— Вот, — не вдаваясь в подробности, Мусабек брякнул о стол Маматая завернутой в бумагу деталью.

— Что это? В чем дело, Мусабек? — поднялся с места Маматай.

— А это мое изделие, — и Мусабек повертел перед носом Каипова своими измазанными мазутом руками, потом полез в карман комбинезона и вынул бумажную трубку. — А это чертежики Хакимбая, собственноручные, с его расчетами! Под-лин-ни-ки! Понимаешь, Маматай?.. А у Саякова — копии… Смекаешь? Этот проныра всегда рылся в его бумагах, я-то знаю…

Маматай нервно закурил сигарету, вытащил промасленными пальцами себе сигарету и Мусабеку.

— Так что делать будем, а?

— А что тут делать, Мусабек? Скандал заводить, да? Одно скажу, мысль доведена до дела, вот и хорошо…

В глазах у Мусабека появились злые огоньки.

— Так говоришь, а? Значит, тоже предаешь, да? А Хакимбай…

— Ты думаешь, Хакимбай стал бы драться с Саяковым? Да Хакимбай был выше этого!..

Глаза у Мусабека сузились, и было непонятно, то ли он смеется над словами Маматая, то ли окончательно вышел из себя от его покладистости за чужой счет.

— Отлично, Маматай! Не знал я за тобой такого! Начальническое кресло сделало тебя таким миролюбивым или что?..

— В чем попрекаешь меня?

— В лучшем случае, в потворничестве… Грабь, убивай, а мое дело сторона, так?..

— О чем ты говоришь, Мусабек? — Маматай все еще пытался уговорить друга.

— А тебе самому не ясно? Быстро мы забыли Хакимбая, его дела и убеждения… Вот давай вместе и полюбуемся: на место его сразу же взгромоздилась эта беспринципная глыба мяса Саипов, подпевала Саякова, а сам Саяков под шумок обворовал покойника… Да ты посмотри правде в глаза, протри их, пока не поздно! Или премия, полученная Саяковым за счет Хакимбая, меньше пригодилась бы сейчас его семье? А мы упиваемся красноречием Саякова, давшего клятву помогать семье Хакимбая, а он тем временем исподтишка обворовывает эту семью… Стыдись, Маматай!

Парень не стал даже выслушивать оправдания Маматая, хлопнув дверью, выскочил из кабинета.

Чинаре было тоскливо и одиноко. Проснулась она раным-рано и, чтобы не будить Насипу Каримовну, безмятежно спящую по случаю воскресенья, вышла на улицу. А ноги вопреки доводам рассудка занесли ее в комбинатский садик, куда выходили окна общежитий и корпуса молодых специалистов. Чинара выбрала себе скамью по вкусу, благо в садике ни души. «Гуляют допоздна, а потом спят до полудня», — решила девушка, оглядывая широко распахнутые окна корпусов. И тут до нее донеслись звуки музыки, тихой и печальной. Чинара повернулась навстречу нежным и хрупким звукам, но они тут же оборвались. А на балконе вдруг появился Маматай Каипов. Вот так всегда он появляется в ее жизни, неожиданным и совсем-совсем чужим.

— Ба, кажется, помешал, разрушил обаяние одинокой прогулки! — воскликнул Маматай, сразу же увидев Чинару.

— Да что уж теперь, — Чинара махнула ему рукой. — Спускайся, раз проснулся. А музыку люблю, только приготовилась слушать!

Маматай спустился во двор и уселся рядом с Чинарой.

— Тебе моя музыка нравится, а мне — твои стихи… Вот видишь, мы с тобой как в известной русской басне, помнишь, про петуха и кукушку? Да вот последнее время что-то ты редко стала печататься… Что-нибудь мешает? Или взыскательность возросла? — лукаво улыбнулся Маматай.

— И то и другое, — отводя глаза, сказала Чинара. — Ты же знаешь, поступила в педагогический на заочное…

— Давно хотел спросить у тебя, да все не решался, почему выбрала этот институт?

Чинара только пожала в ответ своими тонкими нежными плечами, казавшимися особенно хрупкими в сравнении с тяжелой копной волос, небрежно собранных на затылке.

— И сама не знаешь, так надо понимать, а?

— Да хотя бы и так, — вдруг нахмурилась девушка.

Маматай почувствовал, что коснулся запретного, и пошел на попятную.

— Я что? Мое дело маленькое, только вот, чует мое сердце, сбежишь ты от нас, а таких ткачих у меня не так уж много, чтобы ими не дорожить…

— Да никуда я не уйду, — теперь уж Чинара совсем рассердилась, даже брови свела к переносице. — А тебе все растолкуй… Ну что ж, раз такой любознательный, должен понять и меня: интересуюсь гуманитарными науками! И работу свою тоже люблю… А не думаешь ли ты, что наше профтехучилище меня и помирит с обеими профессиями сразу, а? — Чинара, откинув голову, весело расхохоталась, открыв при этом белые, влажные, как на подбор, зубы.

— А как дела с Колдошем? — перевел Маматай разговор, и, как всегда у него с Чинарой, не кстати.

Смех резко оборвался, и щеки Чинары залила густая жаркая краска.

— Что Колдош?

— Ох и характер же у нашего комсорга!.. — примирительно улыбнулся Маматай.

А Чинара уже справилась со своим смущением, пристально вглядывалась в Маматая.

— Не пойму я его… Еще на той неделе радовался, мечтал, шутил и дурачился, как мальчишка, — расстроенным голосом начала Чинара. Ей необходимо было хоть с кем-то поделиться своим беспокойством за Колдоша, мучившим ее уже несколько дней. — Знаю, Маматай, что сумасброд он непредсказуемый… А разве от этого легче?..

— Да в чем дело-то?

— Мрачный стал, настороженный… Я с ним говорю, а он меня и не слышит, отвечает невпопад… Будто ждет чего-то… Или боится? С работы — сразу в общежитие! Думаешь, просто так я сюда забрела, твою музыку послушать?.. Страх мой за него сюда пригнал…

— Думаешь, старые дружки его опять воду мутят?..

— А я, как ты, Маматай, только могу гадать… А знаю только… Ребята из его комнаты сказали… ночью к нему какие-то люди приходят и стучатся, вызывают…

— Значит, судьба Колдоша опять на волоске! Может, сам не захочет, так страх погонит…

Чувствовалось, что нелегко даются признания Чинаре, а что делать? Молчать? А если что… Девушка даже побледнела, как представила себе, что может случиться с Колдошем.

— Знаешь, Маматай, временами находит на меня такое, что я ему совсем верить перестаю: то вежливый, внимательный — и вдруг злой, циничный…

— Да уж кто у нас Колдоша не знает! — В голосе Маматая послышались презрительные нотки, больно задевшие почему-то самолюбие Чинары, и Маматай в недоумении посмотрел на нее.

— Чужую беду руками разведу, да?..

— Чудная ты сегодня… Чего ершишься? Разве обидел чем?

— Не обращай внимания — все нервы… Думаешь, легко мне дается это шефство! Если бы не Жапар-ака, так уж не знаю и как…

Маматай принужденно рассмеялся:

— А ты думаешь, мне от него не достается? Прежде чем подойти к нему, несколько раз взгляну, в каком он пребывает настроении… Упреков от него выслушал, представить себе не сможешь! Вот и раскуси такого попробуй…