Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

До кыштака, раскинувшегося километрах в двадцати от Джалал-Абада, Шакир со своими родителями добрался глубокой ночью — перекочевали с гор. Идти ночью по вертлявым узким горным дорогам — мученье. А что делать! Отец Шакира уже не мог, как бывало, пасти скот: то и дело болел. Работу бы ему полегче, да в горах работа известно какая — чабанская, она здоровых любит… Уже давно надо было перебираться к родственникам в долину, а председатель колхоза и слушать об этом не хотел: третий год война идет, людей в колхозе не хватает. Вот и пришлось перекочевывать с ишаками, навьюченными домашним скарбом, тайком, ночью. Холодно, ветрено, луна в прятки играет. Ишаки спотыкаются, падают, приходится заново навьючивать груз.

Но вот потянулись глухие, черные в ночи дувалы. И сразу со всех сторон кыштака — яростный лай собак. Из дома, возле которого они остановились, вышел рослый мужчина, помог снять поклажу. Потом он повел путников в темную юрту. Улеглись, не зажигая света, Шакир сразу заснул.

В ту ночь на новом месте, в чужой юрте Шакиру приснился страшный сон: всадники на всем скаку рубили головы друг другу, и он, Шакир, был с ними. Едва проснувшись, Шакир выбежал на улицу. Яркие лучи по-весеннему торопливого солнца уже озаряли заснеженные вершины гор и все ниже спускались по сбегавшим к селенью пологим холмам. А внизу, насколько хватало взгляда, простиралась широкая долина в клубящейся, сизой поверху розовеющей мгле. Небо над кыштаком уже наливалось синью, и в звонкой прозрачности утра чуть не над головой Шакира с криком проносились ласточки.

Шакир застыл как завороженный, забыв ночные страхи. Вдруг со скрипом приоткрылись ворота, напротив которых стоял Шакир, и вышел мальчик, ведя на веревке черную корову с белым пятном на лбу. Мальчику, как и Шакиру, было лет тринадцать Худой, скуластый, в рваной расстегнутой на груди бязевой рубашке и латаных штанах, он осторожными, неуверенными шагами подошел к арыку, протекавшему невдалеке от ворот, нашарил босой ногой край арыка, при этом его лицо оставалось чуть запрокинутым. Когда корова начала пить воду, он склонил голову, замер, напряженно вслушиваясь. И как только корова оторвала морду от воды, он повернулся, чтобы вести ее во двор, и тут Шакир увидел две белые точки вместо зрачков.

Через несколько минут слепой мальчик снова появился на улице. Следом за ним, как будто ждала этого момента, из ворот выбежала лохматая старая собака, бросилась к мальчику, виляя хвостом и чуть слышно скуля.

— Чего тебе, Коктай? — спросил мальчик и протянул вперед руку. Собака лизнула ее, потерлась о ноги хозяина.

Подтянув выше штаны и потуже затянув гашник, он громко закричал:

— Жокен! Эй, Жокен!

Из соседнего двора раздался грубоватый голос:

— Чего орешь?

— Выходи быстрее!

Слепой мальчик, оборачивая лицо то вправо, то влево, прислушиваясь к чему-то, осторожна обошел яму, где готовили глину, и остановился возле высокого дувала у сломанной арбы, нащупал оглобли, ногу поставил на ось и легко поднялся вверх. Уселся на край арбы. Собака улеглась в ее тени. Мальчик стал размахивать руками, словно правил лошадью.

— Но! Чу! — весело кричал он. Потом запрокинул лицо к небу и протяжно запел:

И вдруг, замолчав, достал из-за пазухи старый мешочек, засунул в него руку, поднес мешочек к уху и зашевелил губами, будто перебирал и пересчитывал что-то… Шакир позднее узнал, что в мешочке были альчики.

Кончив считать их, слепой, белозубо улыбаясь, слез с арбы и шагнул прямо к дувалу. Шакир испугался: сейчас ударится о него головой. Но этого не случилось: дойдя до дувала, слепой повернул направо и зашагал вновь вдоль него к холму, а потом бегом поднялся на склон. И еще раз крикнул:

— Жокен!

И тут на улицу откуда-то выскочил толстый мальчик в рваной одежде и побежал за слепым и его собакой. Шакира он, кажется, не заметил.

Шакир в первые дни не выходил из дому: он был застенчив, и все здесь ему казалось чуждым. Как быстро, как весело пробегали в горах дни, как не хотелось вечерами расставаться с товарищами, идти на зов матери в юрту. А здесь время словно остановилось.

Бескрайняя долина, по которой разбросаны маленькие кыштаки. И этот, такой же как они, незнакомый ему кыштак с коричневатыми, еще не расцветшими садами, с путаницей тесных, улочек и примыкающими друг к другу глинобитными дувалами, с домами под однообразными серыми крышами… Нет, он вовсе не похож на его родной аил, широко раскинувшийся в горах. Казалось, там не только люди, там и небо и солнце знали Шакира! А здесь… здесь и солнце чужое: оно не всходит над гребнем гор, как у них, и сразу не озаряет все вокруг — оно лениво поднимается где-то в конце долины, и лучи его такие слабые, что даже и не согревают людей. «Да и с кем здесь дружить, — думал Шакир, — с этим несчастным слепым… Как с ним играть? Он же ничего не видит. Или с тем толстяком, который проходит мимо, словно и не замечая меня». И он вспоминал своих друзей, оставшихся далеко в горах, и дни, проведенные с ними.

«Зачем мы сюда переехали?.. Почему отец оторвал меня от друзей?» Ему хотелось бежать куда глаза глядят, кричать, плакать — он знает: станет легче, если дать волю слезам. Он помнит, как покойная бабушка говорила его матери: «А ты поплачь, легче будет». Но он боится плакать, боится огорчить своих родителей: и без того больны, еле двигаются… Двое его братьев на войне — от них нет вестей. Трудные времена, голод. Не просто так перекочевали сюда: здесь родственники отца Шакира, с помощью одного из них отец стал колхозным сторожем. Нет, не виноват отец, что забросил свою чабанскую палку. Не на той-свадьбу спустились по горным тропам сюда. И Шакир не маленький, понимает это.

У дальних родственников, в доме которых они поселились, была девочка Жамал, ровесница Шакира, худенькая, порывистая, с горящими, как угольки, глазами. Жила она с родителями в юрте, рядом с домом. В первое время Жамал и Шакир сторонились друг друга. Но, видимо, поняв, как скучно и одиноко Шакиру, девочка посочувствовала ему:

— Пошли, Шакир, я познакомлю тебя с мальчиками, будем играть. Не бойся, я не позволю им бить тебя.

Весь вид Жамал говорил, что она готова защитить его. В ответ Шакир лишь покачал головой.

В конце концов Жамал уговорила его.

Они поднялись по косогору к двум тополям. Тополя были как близнецы: высокие, с мощными прямыми стволами. Никто не знал, сколько им лет, и не помнил молодыми.

В тени их, играя маленькими камушками, бился прозрачный родник. Вода его из каменной колоды текла по арыку в кыштак, тихо и светло звуча, будто замирающие струны комуза. Небольшой кыштак, в который судьба забросила Шакира, видно, был обязан своим существованием этому роднику, и теперь дети, как некогда их родители, шумя играли возле него в альчики.