Анатолий Соболев - А потом был мир

На второй день штурма Хейнц упросил дядю Отто, полковника, друга отца, взять его с собой в штаб фольксштурма, где было потише. В городе началась паника, начались грабежи и расстрелы. Уже никто никому не подчинялся, каждый спасал собственную шкуру. Все осаждали и так доверху забитые убежища. У входа в подземелье были драки. Дядя Отто в упор застрелил молодого офицера, который при бомбежке оттолкнул женщину с ребенком, пытаясь первым прорваться в убежище. «О, позор, позор! — стонал дядя Отто. — Где же честь офицера! Такие люди погубили Германию!» А потом в штабном блиндаже дядя Отто, осунувшийся, с седой щетиной на щеках, сказал Хейнцу, когда они на минуту остались одни: «Счастливы те немцы, которые погибли четыре года назад. Они были уверены, что умирают за великую Германию. Счастлив тот, кто слеп».

А когда сегодня застрелился сам дядя Отто и когда никто, совершенно никто не обратил внимания, что застрелился герой похода на Францию, храбрейший из воинов, кавалер Железного креста с дубовыми листьями, Хейнц понял: наступил конец. Судьба города решена. Решена судьба и всей Германии. Слова почтальона «Всем вам будет конец!» оказались пророческими. И Хейнц покинул свое место в бою, бросил ненужный теперь автомат и побежал домой. Он увидит мать, и она скажет, что надо делать. Мать всегда говорила ему, что надо делать. Под родной крышей он найдет спасение. Хейнц не знал, что матери уже нет дома, что за нею приехал его старший брат, офицер-гренадер, и увез ее. Группа войск, куда входил батальон брата, прорывалась на Пиллау.

Хейнц был уверен, что его ждут дома, он надеялся, что сегодня, в день его рождения, мать приказала кухарке приготовить его любимый шоколадный торт, на котором кремом написано число лет — «15».

Хейнц открыл знакомую калитку, когда возле парадного входа взметнулось пламя и тяжелый грохот оглушил его. Хейнца подняло в воздух, и он закричал дико, отчаянно, но взрывная волна забила рот плотным горячим воздухом, и Хейнц задохнулся. Его бросило с маху на землю, и, теряя сознание, он успел почувствовать, как холодом резануло живот…

Когда Хейнц очнулся, в воздухе оседала черная пыль, вокруг лежала развороченная земля и кирпичная крошка. В нос резко ударило едким чесночным запахом тола. В голове тяжело и больно гудело.

Еще не веря, что жив, Хейнц приподнялся и тут же застонал от острой боли в животе. Он невольно схватился за живот и почувствовал на руках липкое и горячее. При виде крови Хейнцу стало дурно…

Потом он попытался встать, но сил не хватило. Он позвал мать. Ему казалось, что кричит он громко, на самом же деле только тихий шепот сползал с его окровавленных губ.

Он все же нашел силы подняться. Зажимая живот руками, качаясь, медленно пошел к дому. Он вошел в сорванную воздушной волной парадную дверь, и никто его не встретил. Он позвал, но никто не откликнулся. Ни садовника, ни кухарки, ни слуг. Не было и матери. Дом был пуст.

Хейнц напряг последние силы и стал подниматься по дубовой лестнице на второй этаж. Лестница плыла перед глазами, красивый ковер тоже плыл, зыбился, уходил из-под ног. Боясь потерять опору, Хейнц хватался за перила и пачкал их кровью. Ему недостало сил дойти до своей комнаты, и он вошел в спальню родителей. Здесь он увидел раскрытые гардеробы матери. Все хранило следы поспешного бегства. И когда Хейнц понял это, силы оставили его. Теряя сознание, он упал на великолепное шелковое покрывало небесного цвета — красу и гордость матери — и залил его кровью.

Сережа вошел в сорванную дверь и оказался в просторном полутемном зале. Стены до половины были отделаны красным деревом с резьбой и вензелями, на них висели оленьи ветвистые рога, клыкастые кабаньи головы со свирепыми стеклянными глазами и чучела птиц.

Сережа с интересом рассматривал эти охотничьи трофеи. Он был родом из степного Алтая, где не водилось ни оленей, ни кабанов, ни этих яркоперых птиц — фазаны, что ли? Потом он рассматривал камин, виденный им только на картинках да в кино.

Все в этом доме было непривычно глазу, в диковину, и Сережа с любопытством оглядывался, приобщаясь к чужой, незнакомой, прошедшей здесь жизни. На черных креслах с высокими резными спинками лежали разбросанные вещи. Видимо, хозяева покидали дом второпях. На круглом, дорогого дерева, полированном столе стояла наполовину пустая бутылка с яркой красивой этикеткой. Рядом лежал длинный бокал с толстым дном и замысловатым вензелем на стекле.

Сережа обошел первый этаж, побывал в каждой комнате, раздвигая стеклянные двери, половинки которых уходили в стену. Таких дверей он еще не видывал. Раз! — и дверь в стене. Ему это очень понравилось, и он несколько раз то открывал, то закрывал двери. Сережа радовался, что нашел хороший просторный дом для роты и что старшина Буравлев будет доволен. Он ходил по комнатам, удивляясь тишине и красивой обстановке, видел раскрытые гардеробы, где аккуратно, на плечиках, висели платья, костюмы и военные мундиры с золотым шитьем, а внизу стояла начищенная обувь. На окнах были тюлевые шторы, накрахмаленные и выутюженные. На полу огромные мягкие ковры, в каждой комнате другой расцветки, в тон обоев на стенах. Все идеально чисто, аккуратно, даже неудобно было ходить по этим комнатам в стоптанных и грязных солдатских сапогах.

Сережа побывал на кухне, выложенной цветным кафелем. Здесь все сияло белизной и никелем. На полках в чинном порядке стояли красивые белые фаянсовые банки с синими готическими надписями. Сережа разобрал некоторые — соль, сахар.

Потом он пошел на второй этаж по дубовой, покрытой темно-красным ковром лестнице и старался ступать на ковер осторожно, чтобы не запачкать его.

Сережа почти поднялся на второй этаж, как вдруг увидел, что от стены, сбоку, двинулся к нему человек. И сразу же, мгновенно, Сережа увидел в его руках автомат. Сережа рванулся за косяк лестницы и присел, успев заметить, что человек сделал то же самое. Сережа полоснул автоматной очередью туда, где присел человек. Гулко взорвалась тишина, раздался звон стекла, и стихло все. Затаив дыхание Сережа ждал ответную очередь, но ее не было. Он напряженно вслушивался. Вроде бы донесся стон. Насторожился.

Нет, показалось.

Ни звука.

Сунув автомат вперед, Сережа выглянул из-за косяка и увидел огромное — во всю стену — наполовину разбитое зеркало. А в нем себя.

Еще не веря, настороженно вглядываясь и нервно вздрагивая, Сережа подошел к зеркалу. Верх был цел, низ рассыпался. Оказывается, он саданул по зеркалу, в котором увидел себя и не признал. Сейчас из сохранившейся половины зеркала на него смотрел молоденький солдатик с глубоко запавшими испуганными глазами. Грязный. Тонкая, с перебинтованными чирьями шея торчала из жесткого воротника шинели. Этот железный ворот шоркал по чирьям, и Сережа все время гнул голову вперед. Шапка на нем была мятая, видавшая виды, а шинель с распоротым правым плечом. Это вчера, когда штурмовали башню у озера и Сережа вслед за старшиной перебегал открытую площадь, его вдруг рвануло за плечо, будто кто схватил сзади на полном бегу. Он тогда не обратил внимания и только после боя рассмотрел. Шинель разрезало осколком как бритвой. Немного б поглубже и… сейчас он не стоял бы здесь, перед зеркалом.