Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Директор встает, здоровается, предлагает сесть, опускается в свое кресло. Она продолжает стоять перед мужчиной и начинает свой разговор, как у наших женщин водится, издалека.

Я краешком глаза замечаю удивительную картину: директор совсем не слушает эту женщину! Только разочек поднял от своих бумаг глаза и сказал женщине сурово:

— Я же просил: садись.

Та продолжает свое стоя, потом вдруг умолкла, потопталась и произнесла с горькой обидой:

— Извини, ты, я вижу, занят своими большими делами, тебе не до меня…

Газзаев тоже наблюдает за этой картиной: брови недовольно сдвинул и вот-вот отчитает директора. Но женщина сама заступилась за себя. Она полуприсела на низенькое кресло, чтобы лучше видеть наклоненное над бумагами лицо директора, и выдала ему:

— Зря люди считают тебя уважительным. Мои глаза видят: испортился! Да кто ты такой есть, если вдуматься? Человек — и всё!

— Села? — улыбнулся вдруг директор, а улыбка у него такая, что всем на душе делается как-то весело и свободно. — Вот теперь и поговорим.

— Иппа́ли! — вырвался у женщины возглас удивления, она растерянно всплеснула руками и оглянулась на нас.

— Слушай, Фари́за… Я не ошибаюсь, тебя ведь Фариза зовут? Я замечал, как ты на сборке старательно работаешь. Скажи, почему ты, пожилая женщина, должна стоять передо мной, если я тебе чуть не в сыновья гожусь? Да дело и не в возрасте. Ведь ты живешь достойнее любого мужчины на заводе: быстрее девушек выучилась профессии, пятерых детей без мужа на ноги подняла…

— Ради аллаха, извини, если я тебя сейчас огорчила. Но ведь обычай…

— Обычай-то я нарушил: расселся перед пожилой женщиной, — засмеялся директор. — Только не вздумай плакать! Насчет слез у вас быстро получается, лишь в одном этом женщины хуже мужчин. Давай заявление, я понял, что тебе требуется. Вот тут на уголочке я пишу черным по белому: «Разрешаю». Ну давай еще добавим: «Сделать срочно».

Когда она была уже в дверях, директор встал, подошел к ней и сказал:

— У меня к тебе просьба, Фариза…

— Поняла я тебя, поняла. Много в наших обычаях лишнего. Самим иногда смешно, да смелости не хватает отказаться, все друг на друга поглядываем.

— Я о другом. Больше всего браку из-за вашего сборочного. Девчонок приучайте к серьезности! Очень уж они спешат на сборке, торопятся заработать на лишнюю косынку. А к вам, старшим, они все же привыкли прислушиваться, так ведь у нас в народе? Ну, иди, а то задержал я тебя…

Сами понимаете, я никогда директором не буду. Тогда непонятно, почему я наблюдаю за ним с таким интересом?

Я просто хотел бы быть похожим на него. Он высокий, рост больше чем сто восемьдесят. Очень стройный парень, даже не скажешь — мужчина. Парень. Такой он молодой на вид. Говорят, имел первый разряд по плаванию. Плечи широкие, крепкая шея, красивое лицо. Не такое, правда, о котором говорят «кавказское». Нос прямой, лицо удлиненное, глаза, может быт, и не голубые, но мне кажутся голубыми. А волосы черные. Он мог бы играть героев в любом американском фильме. Болтали как-то в цехе, что в него по уши влюбилась одна санитарная врачиха из района. Приезжая. А ему некогда было замечать это, он с ней вежливо разговаривает, и всё. У него и своя жена такая красавица, что только поискать. Тогда эта врачиха стала почти каждую неделю присылать нашему директору официальные бумаги. Откроешь конверт — там акт: за обнаруженное антисанитарное состояние на таком-то участке завода или поселка взыскать в бесспорном порядке с директора завода десять рублей в виде штрафа. Директор прочитает и пишет на уголочке: «Бух. Перечислить сумму штрафа в госбанк в счет моей зарплаты. Коменданту — выговор за антисанитарию». Через неделю опять бумага, опять червонец гони, а то и два. Директор без звука подписывает, Джамботу снова выговор.

Так и тянулось, пока Джамбот не доконал врачиху жалобами в Грозный. От Джамбота она и сбежала из района. А может, от своей любви. На заводе и в поселке было в то время очень чисто.

Конечно, все это могли и выдумать у нас. Шутников хватает.

Я смотрю на кабинет. Прочитаю одну рекламацию, погляжу на что-нибудь. И читаю следующую. У директора на маленьком столике телефоны, диспетчерский пульт. Отсюда он проводит планерки. Сидит себе один и разговаривает со всеми заводскими начальниками. Весь завод слышит, потому что везде в цехах установлены динамики. Все, что есть на заводе, создал вот этот парень. Он первым пришел в свои двадцать шесть лет на пустующее кукурузное поле и начал строить завод, не испугался того, что нет в районе ни одного станочника. Наверное, вот это и можно назвать настоящим подвигом. А кем он был, наш нынешний директор? Таким же горским парнем, как и я. Из такой же деревни.

Я в этом кабинете второй раз в жизни. Первый раз был два года назад, когда нас — группу новичков — посвящали в рабочие. Тогда директор пожал мне руку. Разговора у меня с ним один на один никогда не было, а имя мое он все же помнит.

— Хорошо, что ты имя этой Фаризы знал, — говорит директору Газзаев. — Как ты запоминаешь имена всех рабочих?

— Очень просто: я их всех, чертей, люблю, всех наших заводских… — смеется директор, и нам всем делается весело.

Входит потный комендант. Этот человек теперь на месте Джамбота. Небольшой пухлый человек с лысиной. Сразу видать, очень робкий, смирный человек. С Джамботом не сравнишь.

Директор объявляет:

— Товарищи, сейчас пойдете в семейное общежитие выселять самозахватчика.

Вот это я влетел! Это же гораздо хуже, чем если бы был звонок или письмо из грозненской милиции. Я и женщина из завкома будем помогать коменданту выселять самозахватчика. Бригада. Я в ней от комсомола.

Я слышу, директор произносит мое имя:

— …Парень он выдержанный, ненужной горячности там не проявит. Словом, действовать надо, товарищи, спокойно, но твердо. Вопросы есть?

Газзаев начинает о чем-то шептаться с директором, а Хасан подсаживается ко мне и испуганно шепчет:

— Ты зачем сюда с синяком притащился?! Сказать не мог, дурак, что у тебя дуля под глазом?

— А ты меня спросил? — шепчу я в ответ.

— Не лучше ли, если предупредим захватчика о выселении прямо здесь? — задает вопрос комендант и обтирает платком лысину.

— Для этого я его и приказал вызвать. Пусть заходит. Только вот что, комендант… Здесь-то, в директорском кабинете, мы все смелые… Говорят, у своих ворот и петух храбр. А там — вам действовать. Не мне. Надо, чтобы нарушитель понял: его товарищи, его коллектив не станут терпеть безобразие. Ясно?

Вот он, «герой». Странно, что я на перекуре в термическом не слышал об этой истории. А-а, шофер самосвала. Семейный, не из нашей компании, ему лет тридцать. Я и имени его не помню. Он вообще какой-то всегда замкнутый, никому не улыбнется.