Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

— К потерям с пустяков и начинают привыкать, — говорит Иван Дмитриевич. — Пусть Шамо привыкает, если хочет…

— Будешь делать? — спрашивает меня в упор мастер. — Или хочешь заказ сорвать?

— Иван Дмитриевич правильно говорит, — отвечаю я, хоть мне и жаль мастера.

— У-ии! — удивленно восклицает мастер, ругается и по-русски и по-ингушски. — Верно твердят, что тихие люди — самые упрямые. Черт бы вас обоих побрал! Тащи, Шамо, все назад, на заготовительный участок. Но попробуй мне после обеда отлучиться на секунду для перекура! Забудешь, где родился на свет.

Ивану Дмитриевичу, наверное, лет пятьдесят. Он и на фронте побывал, я видел в душевой шрамы на его теле. Как-то само собой получилось, что он стал на заводе моим первым наставником. Сначала он, помню, и внимания на меня не обращал. Спрошу что-нибудь — отвечает скупо. «Платили бы ему за меня, числился бы я официально его учеником — был бы он со мной другим», — подумал я однажды. Не так все это оказалось. Он сначала приглядывался ко мне. Думал, я из тех, кому лишь бы перекантоваться возле станка до ухода в армию. «Не люблю я, когда пэтэушников за ручку водят, привораживают к делу пряником, — говорил он мне потом. — Хочет парень — пусть сам тянется, настойчивость проявляет. С таким и повозиться не лень. В общем, плохой из меня педагог. Токарь, говорят, неплохой. Наблюдай, может, и переймешь что полезнее».

Никак не мог я поверить, что он тоже кончал ПТУ, только называлось это не ПТУ, а ФЗО. Школа ФЗО. «Что, слишком я старый для фезеушника? — смеялся Иван Дмитриевич. — Рабочее училище — марка у нас с тобой хорошая, Шамо. Главный ученый космонавтики Королев кончал профтехшколу, Юрий Гагарин был учеником ФЗУ».

Как-то чудно он стал нам земляком. Когда построили наш завод, прислали его издалека на месяц для наладки оборудования. А он остался насовсем, перевез сюда семью. Живет здесь уже лет шесть, а скоро… скоро, может быть, уедет. У его единственной сестры случилась беда: умер муж, сама тяжело болеет, дети еще маленькие. Иван Дмитриевич хотел привезти ее сюда, но она со своей Сибирью не хочет расстаться, да и нельзя ей климат менять. Иван Дмитриевич часто посылает сестре деньги, а теперь надумал жить рядом с ней, в Сибири. Всем в цехе известна его история. А у нас, у горцев, очень уважают людей, которые не забывают родства.

Меня он все время натаскивает на своем полуавтоматическом станке. Мне это интересно, только думаю — зачем нужно? Я так и так уйду в армию, Иван Дмитриевич уедет, чего же нам тратить время? «Хоть вкус к другой технике почувствуешь, — сказал мне Иван Дмитриевич. — А не хочешь — валяй, крути свой драндулет». Ну, я и учусь.

Когда Иван Дмитриевич был в отпуске, даже скучно сделалось без такой учебы. Я стал похаживать в свободные от своего станка минуты в соседний цех, учиться там. Такой же полуавтомат, рядом с нами; руку через сетку протянешь — и коснуться станины можно. Работают на нем посменно Гиха́ и Сидор. Неразлучные дружки. Мне всегда нравилось смотреть через «границу», как толково идет дело и у того и у другого. Станок как игрушка, даже на слух знаешь, что он налажен лучше некуда. Оба эти токаря и минутки не теряют зря. Никогда не увидишь, чтобы они суетились по цеху в поисках инструмента, у них всегда свой полный набор.

Не понравилось им, что я возле них кручусь: начали коситься на меня так, будто я не границу цеха перешел, а государственную границу. Мне даже показалось, что они шкафчик с инструментами запирают, когда меня видят. Спросишь что-нибудь непонятное, они сквозь зубы цедят, словно боятся военную тайну выболтать. «Два сапога пара», — говорит о них Иван Дмитриевич. И правда, оба они чем-то похожи друг на друга. Скуластые, невысокие ростом, губы стиснуты, глаза смотрят исподлобья, будто караулят, не свистнул ли тут кто чего из имущества. «Это же куркули, жмоты, — говорит Иван Дмитриевич. — За рубль удавятся на одной веревочке. Ты понаблюдай за доской показателей: никогда ведь не дадут меньше ста процентов выработки и никогда — больше ста пяти».

Думаете, они за премией не гонятся? Нет, они дальше смотрят. Могут они оба давать шутя и по сто двадцать процентов, но тогда рано или поздно будут повышены нормы… Учить кого-нибудь другого им не хочется потому, что сейчас они оба почти незаменимые, начальник цеха на любые поблажки для них готов. Один уйдет в отпуск или заболеет, другой требует, чтобы сменщика ему не давали. Сам вкалывает по полторы-две смены, иногда до пятисот рублей в месяц выбить может.

— Как ты можешь так вкалывать? — спросил я однажды Сидора.

— Калории.

— Какие калории?

— Жрать надо побольше, — объяснил он мне задумчиво, — вот тебе и вся школа передового опыта. На жратву мы оба не скупимся.

Я не могу смотреть, как едят Гиха и Сидор. В столовой стараюсь рядом с ними не садиться, но они же и в цехе все время что-нибудь жуют. Без отрыва от станка. Сидор глазеет пустыми глазами через сетку в наш цех и наворачивает свиное сало. А у Гихи бывает такой же кусище жирного бараньего курдюка: он свинину не ест.

В обеденный перерыв Иван Дмитриевич просит у меня червонец до получки. Я даю и зову его пообедать в столовой вместе.

— Спасибо, Шамо. У меня с собой бутылка кефира. Заправлюсь и поработаю в перерыв, меня мастер за это пораньше отпустит. На похороны хочу поспеть.

— Червонец для этого?

— Вроде бы и дикость у вас это — давать деньги семье умершего. У людей горе, а вы со своими рублями лезете. Непонятно мне это сперва было. А теперь я просто по-человечески: вижу, что семья в горе осталась да в нужде, — даю. Хоронят сегодня человека, с которым я не один год здесь на заводе работал, тебя тут еще и не было. Он три года проболел, ничего врачи не смогли сделать. Мы ему и из Грозного привозили одного доцента. Осталась у него жена да четверо детишек. Ну что жена… Красильщицей на трикотажной… Дай-ка сахар, я у тебя видел в шкафчике.

— И у Замира вы давали червонец, когда у него тетка умерла?

— Это который Замир? А, контролер ОТК? По соседству живем. И не подумал я давать! Чтобы я таким людям дал? Они же мое и твое мешками тащат!

— Замир, по-моему, не может таскать ничего с завода мешками, Иван Дмитриевич.

— Отец у него заведует совхозным зерноскладом за сто рублей, думаешь? Такую новую домину отгрохал, и в доме всего полно, под навесом «Волга»… Вот говорю тебе, а сам думаю: грех такое говорить. Ведь они со всеми на нашей улице по-соседски поступают, понимаешь. И со мной тоже. Беда у них случилась — позвали. У меня была беда — жену приступ хватанул, — так отец Замира сразу прислал его ко мне на машине, чтобы в больницу ехать. Только вот какая неувязка: назавтра этот отец разворует в совхозе побольше, чем вчера его соседка в поле вырастила.