Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

— В ванне?! Марзи, Хаматхан предупреждал, что сосед…

— Сосед и разрешил ей. Это, оказывается, тот самый. Помнишь, которого я в скверике посчитал бандспособником?

— Цирценис. Знаю.

— Он самый. До чего же тесна земля… Ну покажи мне свои новые туфли.

Узнав, что я ничего не купил, дедушка с яростью хлопнул себя ладонями по коленям.

— Марзи, — поспешил я начать первым, — Марзи, ты не мог бы наконец понять, что я уже взрослый человек?!

Я давно, очень давно собирался сказать дедушке именно такие слова. Сейчас решился.

Я могу заткнуть за пояс любого из наших предков, о которых он мне все время твердит. Кто из этих предков (включая Марзи, добавляю я для себя мысленно) имел среднее образование, кончил ПТУ? Что они умели делать? Ковыряться в земле, скакать на лошадках, свежевать барашка быстрее, чем гость успеет сказать «салам алейкум» [4] Сала́м але́йкум — здравствуйте. . Ну, еще умели разделываться с недругом скорее, чем с барашком. Возле моего станка предок стоял бы с разинутым ртом…

В таком случае, почему каждый мой шаг должен быть запланирован предками?

Старик терпеливо сказал мне, что моей глупой голове недоступно понять обычаи и заветы предков. Кошка и та умнее меня: не сумев достать до сушившегося под потолком бараньего курдюка, она сказала, что у нее пост, и пошла своей дорогой. Иди и ты, Шамо, своей дорогой, делай вид, что тебе ничья мудрость не нужна. Но кем ты вырастешь? И разве имеет право он, Марзи, забывать дедовский завет: не скрутил обруч из прутика — не скрутишь из жерди.

Значит, я еще только прутик. И Марзи будет гнуть меня и гнуть в обруч. Уступлю раз, другой — так и пойдет. Сегодня утром я струсил, вернул поклажу Буке. И целый день чувствовал из-за этого стыд.

Нет, не из-за этого же я сейчас сорвался. Из-за чего-то другого. Столько ведь было обид, о которых я все собирался честно сказать дедушке. Столько было, что сразу и не вспомнишь.

— Да знаешь ли ты, Марзи, что я голодаю из-за этих двоих обычаев? В столовой как зайдет кто чуть постарше меня, я привстаю, говорю с горячей кашей во рту: «Сядешь с нами? Я уступлю тебе место». А потом иду к станку голодным, ноги дрожат…

— У других дрожат?

— Другие теперь только делают вид, что хотят привстать.

— Не старайся перещеголять других!

— У других нет дедушки, который сплетни собирает.

— Лицо покажи! Лицо не прячь! — закричал вдруг Марзи. — Жаль, что тебе и второй глаз не подбили…

Он клянет всех моих предков до седьмого колена, но подробно останавливается на ближайшем: на моем отце.

— Этот беспутный человек тоже не упускал случая ввязаться в драку, — говорит Марзи. — Зато он никогда не притворялся тихоней. И с синяком ни разу домой не приходил!

Потом Марзи вдруг спрашивает, все ли деньги, выданные мне на покупку туфель, я успел растратить.

— И не собирался, — пожал я плечами, достал три червонца.

— И не собирался?! Ах ты, чтоб тебе сгореть синим огнем!.. Значит, шел в ресторан пить за чужой счет? Порядочный человек не сядет там, спрятав деньги в кулак!

— О ресторанах тебе лучше знать, Марзи, — говорю я, вспомнив рассказы бабушки Маржан о молодости дедушки.

— Ты у нас по ресторанам, конечно, не ходишь? Запомни: врет только трусливый. Разве не ты куролесил в ресторане? Ты и еще два таких же бездельника. Знай, мальчик: по нашим старинным обычаям…

— Собирать сплетни — вот твои старинные обычаи, Марзи…

— Не перебивай старшего, поросенок! Обижаешься? Наши предки говаривали, что осел, которого обозвали ослом, в пропасть от обиды кинулся. Ты лучше расскажи, как ты поступил с Джамботом? Как ты лишил его хорошей должности? Думаешь, я и этого не знаю? Родичи Джамбота приходили ко мне чуть ли не месть нам объявлять из-за тебя. Я их, конечно, выпроводил так, что за ними и собаки не смогли бы угнаться. Но разве могу я забыть, что прадед этого самого Джамбота когда-то услужил твоему прадеду? Пустяковая была услуга, Джамбот, по молодости, наверное, и не помнит о ней. А ты какой «услугой» ответил?

— Промолчать, когда этот грубиян обижал ни за что работниц, — это и есть круговая порука, Марзи. Воруют — молчим, потому что родственники. Обижают людей — молчим, потому что когда-то и нам услугу оказали. Чему же ты меня учишь? Сам ведь ты не такой.

— Умный мулла говорил в одной притче: «Никогда не делай то, что я делаю. Делай то, что говорю», — объясняет дедушка.

Марзи не мулла. Но он обязан говорить. Учить меня. После сегодняшнего умного разговора с Цирценисом я начинаю понимать, кто такой Марзи. Он не просто родственник. Он носитель и передатчик нравственной информации, как любой человек старшего возраста. А я, приемщик этой информации, должен ее старательно просеивать. Отделять шелуху.

Так я с этим ситом и стою перед Марзи. Объясняю ему, что теперь другая жизнь и другие законы. Тем более на заводе. Я говорю все это так, что сам наш комсорг Хасан заслушался бы. Мне недостает сейчас только трибуны и графина с водой.

Вдруг я спохватываюсь, задумавшись, почему это я именно сегодня взбунтовался, да еще так сильно? Вот из-за чего: из-за кепки. Ее на меня напялил Марзи. А она погубила мне сегодня мою любовь.

Обида на Кейпу снова у меня в сердце. И стыд перед Марзи. Такой стыд, что я говорю от души:

— Дедушка, ты же знаешь, как я тебя люблю.

Он вдруг заплакал…

— Что с тобой, дедушка! — кидаюсь я к нему.

— Да, Шамо, и время теперь другое. И люди другие. Мы, старики, сами немножко запутались и не знаем, чего от вас хотим. Я-то хочу одно: чтобы ты был хорошим человеком, Шамо. Не бойся!

— Чего не бояться?

— Наши предки говорили: легко быть плохим, трудно быть хорошим. Не бойся, когда тебе трудно, Шамо!

— Не надо из-за меня плакать, дедушка!

— Это я от стыда перед нашими предками, Шамо. Перед твоей матерью, которая спросит: «Почему ты, Марзи, плохо воспитал нашего Шамо?»

Старик тронулся? Довел я его? Меня пробирает дрожь.

Я говорю, стараясь улыбаться:

— Дедушка, ты ведь сам хоронил мою мать…

Он отирает ладонью слезу и строго произносит по-русски, показав куда-то вверх:

— Там ее встречайт буду. Райский район!

Я не знаю толком, что называет Цирценис нравственной информацией. Но слова дедушки «Не бойся, когда тебе трудно, Шамо!» я запомню на всю жизнь.

Я чуть не проспал смену. До сих пор не могу научиться спать в общежитии. У нас есть тут ребята, хорошие ребята, которые никогда не поймут, что думать о спящих — обязанность человека. Они могут горланить ночью. Я таких никогда не могу уважать. Только жаль, что я не смогу им это сказать. Они начнут смеяться.