Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

— У меня не было ножа. Никогда не было.

— Вижу, не умеешь наговаривать на других лишнее. Поэтому и верю.

Он повертел мою рубашку и очень строго сказал:

— Эх, извиняюсь, и голова! В армии еще не был? Тут же надо вести нитку строчкой, а не через край. И нитку надо не черную, а белую…

Деликасов встал со словами, что ему стыдно за меня, рабочего парня, попавшего в драку в общественном месте. Он долго молчал, а я не знал, что ответить, и сказал:

— В ауле с детства учили: «Увидишь кого в беде — не убегай, помоги. Пусть трус задохнется в беге!»

— «Аул»… Вот из аула к нам пережитки и идут, от стариков. Хорошие пережитки там, конечно, тоже есть. Помочь в беде, оно, конечно, и по моральному, извиняюсь, кодексу положено. Но не по сопатке! А культурно. Свидетели найдутся у тебя?

Я подумал-подумал… Замир? Кейпа? Нет у меня свидетелей. Влетел я в историю. Посадить меня не посадят, а подметать скверик мне придется. На глазах у Кейпы. В яично-морковной кепке. И письмо на завод придет из милиции.

— Я думал, вы мне верите, — сказал я сержанту.

— Ну и чудак! — рассмеялся он.

Я машинально пожал протянутую руку Деликасова, машинально проговорил то, что положено говорить при прощании:

— Чем могу служить? Я готов.

— Куда «готов»? Да не посадят тебя, парень, чего это ты оробел? Смотайся сегодня на завод за паспортом, а завтра — к нам. Разберемся, примем во внимание. Ну, шей, шей! Строчкой.

Только ушел сержант, как явился… Вот не ожидал! Мой старый знакомый по Грозному, тоже бывший пэтэушник Хаха́ев. Он учился в торговом ПТУ, не со мной. Мы немножко дружили, вместе бывали на танцах. Сегодня он встретил на улице Хаматхана, узнал, что я здесь, и решил повидаться.

— Побить кого-нибудь надо? — чуть ли не с ходу спросил Хахаев, мрачно поглядев на мой синяк.

— Не надо. Лучше расскажи о себе.

Он рассказывал, медленно подбирая слова, я смотрел на него и думал: «Неужели и я стал такой старый за те два года, что мы не виделись?» Раньше этот Хахаев был большой, несколько толстый, но все-таки довольно стройный парень, одевался нормально. А теперь — туша. Какая-то толстовка на нем с большущими растопыренными карманами. Лицо стало широкое, тугощекое, глаза — щелочками. Спокойно-угрюмое у него лицо, хотя и видно, что остался он таким же добродушным парнем, каким был раньше. Работает он в гастрономе, в мясном отделе.

— Ну и как, получается? — спрашиваю я. — Всё в порядке?

— Лицо не в порядке. Слишком сердитое. Покупатели боятся.

— Как же ты план выполняешь?

— Первое место в соревновании. Все продавцы целый день разговаривают друг с другом. Как родные. А с покупателями как с врагами. А мне не с кем в коллективе разговаривать: я мрачный. Поэтому все время торгую. Раз — на весы, раз — на весы. Директор говорит: улыбайся — и займешь первое место во всей республике.

Да, лицо у него не очень. Я думаю, прежде всего душа должна быть веселая. Тогда и лицо станет таким.

— Душа веселая, — сердито сообщает мне Хахаев. — В душе я часто улыбаюсь. Лицо подводит.

Хахаев видит, что я не очень верю насчет его души, и предлагает:

— Пойдем на вечеринку. Там индюка зарезали. Увидишь: как я войду, все друзья начнут смеяться.

— И надо мной тоже, — показываю я на свое лицо.

Я пытаюсь вспомнить, улыбался ли Хахаев раньше, когда мы учились? Не помню. Я даже про себя не могу вспомнить, больше я тогда смеялся или меньше?

Насчет слез все просто. У мужчин слезы почти полностью расходуются в детстве. Остается совсем немножко. Для исключительных случаев. Но смех — другое дело. Он не должен израсходоваться. Его нам природа отпускает на всю жизнь. Конечно, регулятор природа на всякий случай ставит. У Буки регулятор — любовь и смерть. А у Хахаева? Может быть, его регулятор когда-то повернулся на отметку «стоп» и там нечаянно заклинился? Я думаю, это очень опасная поломка. Тут могла бы помочь только наука.

Вот она и наука, легка на помине! В дверь постучали. Вошел, затачивая нож об нож, человек в коротком ситцевом переднике. Лет тридцати на вид. Это был Цирценис, я узнал его не столько по лицу, сколько по какой-то странной танцующей походке и необыкновенной вежливости. Он потанцевал возле порога, представился: «Я — сосед Хаматхана, научный работник Цирценис», извинился, что он в таком виде, еще раз извинился, что доставит мне беспокойство: ему нужно заглянуть на одну секунду в поваренную книгу Хаматхана, в раздел «гуляш».

— Знаете, сидел я, размышлял кое о чем и вдруг вспомнил, что не обедал сегодня. И я, знаете ли, подумал: почему бы не приготовить гуляш?

Мне тоже захотелось козырнуть вежливостью, я сам нашел раздел «гуляш» и стал читать вслух:

— «Мясо нарезается на…»

— Простите, что? Мясо? Ах, мя-ясо… Да, да, да, — поднял Цирценис тонкие брови вверх и прикусил нижнюю губу. — У меня только цыпленок.

Хахаев полез в карман и вытащил пакет, положил перед Цирценисом:

— С базара. Незамороженное. Следующий!

— Простите, что? Кто следующий? — вздрогнул Цирценис.

— Следующий пр-р-родукт!

— Это мой друг Хахаев, он работник прилавка, — объяснил я.

Мы разобрались с гуляшом. Лук тоже оказался у Хахаева. Нашелся у него и перец горошком. Брать деньги у Цирцениса он отказался.

Хахаев очень понравился Цирценису.

— Знаете, Шамо, ваш друг замечательно добродушный человек! Мне кажется, у него несколько… э-э… опечаленное лицо. Буду рад, если это без особенно серьезных причин, а если требуется моя помощь…

— У него улыбка не получается! — объяснил я.

Цирценис махнул рукой:

— Улыбку мы ему сейчас поставим, это несложно. Понимаете, у него зафиксировалась мимика агрессии и одновременно произошла атрофия лицевых мускулов, управляющих функцией улыбки. Это характерная профессиональная дисгармония, вызываемая работой в сфере обслуживания. Скажите-ка, Хахаев, «сыр».

— Сыр.

— Простите, я забыл предупредить: по-английски.

— А как будет по-английски? — покраснел Хахаев.

— Чииз. Чииз! Ну, несколько раз подряд. Прошу… Великолепно! Видите, Шамо? Улыбка. Ежедневно сто раз слово «чииз» — это из методики английских школ, — и у Хахаева восстановится автоматика лицевых мускулов, Он начнет улыбаться даже… э-э… покупателям. Я не боюсь брать все ценное из зарубежного опыта. Если, конечно, это нам идеологически подходит.

— Сыр подходит, — согласился я. — А автоматическая улыбка?

— Понимаю вас. Вы несомненно правы: базой нашей, советской улыбки должно быть гармоническое развитие личности, оптимистическое мироощущение субъекта и…

— «Субъекта»? — обиделся Хахаев и встал.

— Сядь! — приказал я ему: мне интересно было слушать Цирцениса, он говорит очень красивыми словами.