Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

А какой обидный смех у нее был, когда она увидела мою кепку. Ах, эта проклятая кепка!.. На минуту вся моя обида переключается на Марзи. Это из-за него я ношу на голове такую штуку. Какой-то распухший блин со свисающими чуть ли не до плеч полями. Он мог бы сойти за кепку особого фасона. На юге ввели в моду такие широкополые кепки; но они, южане, не виноваты, что моя имеет почти полметра в диаметре. А цвет у нее… Эта девушка правильно сказала: яичница с морковкой.

При чем Марзи? Он, это он заставил меня носить на голове такое уродство! Он сказал: «Тебе ее подарили, не смей снимать. Ты оскорбишь тем самым подарившего. Таков обычай». Подарил парень, который работал у нас на заводе диспетчером. Я его и знать-то толком не знал, а спросил однажды, между прочим, где он шил свою кепку. Спросил совсем не потому, что мне его уродливая кепка понравилась, а просто чтобы знать, где шьют кепки.

Через три дня этот парень прислал мне в общежитие новенькую кепку, вот эту, которая на моей голове. Он проявил свой «эздел» — приличие: понравилась тебе, Шамо, вещь — ты будешь иметь такую же. Уже через неделю, после первого дождя, моя кепка начала становиться разноцветной, расплываться и увеличиваться в диаметре. Дедушка страшно обозлился, когда увидел ее на мне, обозвал меня стилягой. Но когда я объяснил в свое оправдание, откуда она у меня взялась, Марзи приказал ее носить.

Тот диспетчер давно уехал из Дэй-Мохка, но Марзи сказал, что это не имеет значения: подарок есть подарок. Теперь я один красуюсь в такой кепке. И думаете, кто-нибудь надо мной смеется так, как смеялась сегодня эта девчонка? Нет, у нас девушки в Дэй-Мохке деликатные и воспитанные. Даже тот, кто видит мою кепку впервые, не позволяет себе открыто улыбнуться. Сегодня, когда мы ехали с Марзи и Букой в Грозный, шофер без конца заглядывал тайком в зеркальце, будто человек, пытающийся рассмотреть что-то недозволенное. Я догадался, что его интересует моя кепка, но этот шофер и виду не подал, что удивлен.

А Кейпа расхохоталась мне в лицо…

Да, я получил первый урок «любви». И кажется, получил хороший «фонарь»: левым глазом почти ничего не вижу, вокруг него все распухло, набрякло.

Я спешил добраться до квартиры Хаматхана. Слава богу, дома никого нет. Но ведь Марзи все равно придет. И начнется! Рвануть поскорее в Дэй-Мохк? Пока не стемнеет, с таким фонарем лучше не ехать…

Нет, убиваться я не стану. Я пошарил в холодильнике на кухне. Какие-то баночки, скляночки. Холодильник забит, а поесть нечего. Майонез. Маслины в розетке. Нарезанный лимон. Хорошо, что хоть аджи́ка у него есть, это такой острый соус, приправа. Придется есть аджику с сушеным мясом, которое мне и у бабушки надоело.

Я и не заметил, как съел кусок бараньего бока и четверть головки овечьего сыра. Надо оставить Хаматхану. Ничего, я как-нибудь выпрошу у бабушки индюка, привезу Доктору наук жареного. Рабочий класс должен поддерживать интеллигенцию.

Как будто и не ел ничего. Что-то не вяжется у меня все это: любовная трагедия — и такое обжорство…

Будь что будет! Я запил барашка и брынзу двумя бутылками кефира и завалился на широкую кровать. У меня уже однажды случалось, что я с горя объелся. Вскоре после ПТУ. Когда впервые стал самостоятельно к станку. Так волновался, что мне казалось, весь цех на меня смотрит. Гляжу на станок и робею так, словно меня к атомному реактору приставили. А станок как станок, только ручки управления у него немножко необычно расположены. Мимо проходил Уво́йс, был у нас тогда такой нахальный тип, очень тупой человек, хотя и считался токарем. Вечно над пэтэушниками измывался. Подстроит что-нибудь и потом целый день ходит по цеху, рассказывает, гогочет. Этот Увойс показал мне пальцем на кнопку обратного хода и говорит мне так добродушно:

— Ну нажимай! Чего трясешься, котенок?

Я запустил станок. Что же это такое? Полетели одна за другой пятигранные ножи скоростной головки. Боюсь, что кто-нибудь увидит, скорее переналадил, запустил. Опять ножи летят! Увойс проходит назад и бросает сочувственно на ходу:

— Наверное, слишком резко подаешь, а? Ну-ка, снова.

Опять нажимаю ту же кнопку, но тут подбегает от своего станка Иван Дмитриевич, отталкивает Увойса и шепчет мне:

— Да ты что, парень, ослеп от страха? Ты же левое вращение даешь вместо правого. Разберись с управлением, не спеши. Тебе же не скакать на этом станке…

Увойс загоготал и побежал по цеху потешать людей. А я так расстроился, что съел в обеденный перерыв три вторых! Думал, все равно конец моей карьере токаря, дадут мне опять фартук, рукавицы и метлу…

С этими воспоминаниями о моей рабочей молодости я и уснул, крепко прижав к глазу маленькую медную пепельницу Хаматхана, сделанную в виде турецкой туфли.

Проснувшись, я обнаружил, что рубашка сидит на мне как-то слишком уж свободно. Так и есть: порвана под мышкой. Еще один результат моей «любви»: порвал новую рубашку в драке.

Я разыскал у Хаматхана в коробке из-под кофе нитки, иголку и сел зашивать.

За этим занятием меня и застала милиция…

— Сержант Деликасов, — представился вошедший.

Это был тот самый сержант с розовыми скулами, который в скверике увел Цирцениса!

Он сразу заметил мой синяк и порадовался:

— Улики налицо. Ага, и рубашечка порвана? Значит, разговор у нас будет короткий.

С милицией я никогда не имел дела, поэтому растерялся и не могу сообразить, виноват я в чем-нибудь или нет. Больше всего меня удивило — кто же мог вывести на мой след?!

Конечно, встретил я этого гостя вежливо, хоть и растерянно. Правда, как-то по-деревенски встретил. Чисто по-горски.

— Как ваши домашние, живы ли, здоровы? Нет ли в чем ущерба? — бормотал я слова, которые положено говорить при виде гостя, думал же совсем не о его домашних, а о том, кто же это мог меня выдать, откуда могли узнать этот адрес.

— Мои-то здоровы, а вот кое-кто из-за вас охает, — прошелся сержант по комнате.

— Может быть, сядете?

— Как бы вам, извиняюсь, не сесть, молодой человек.

Деликасов сел, достал бумагу и начал читать вслух:

— «Мы отмечали в скверике культурный досуг молодежи…» Так. «…а он налетел как крокодил, устроил оргию, нанес физические и душевные травмы, нахально ограбил». Вот так. А главное дальше: «Вытащил большой нож…»

Пока он читал, я уже успел прийти в себя, надеть рубашку Хаматхана. Деликасов заметил это и сказал мне, что сейчас он меня в отделение не поведет, а завтра придется прийти туда. С паспортом.

— Они меня сами ударили. Вот же синяк, — показал я.

— С синяком и придете. Синяк в вашу пользу.

Он долго смотрел на меня, да так, что я покраснел. Потом он придвинулся ко мне и сказал тихо, будто по секрету:

— Насчет ножа не верю. А?