Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

— Э-э… На чем я остановился? Так вот. Несмотря на важность базиса, о котором вы совершенно справедливо сказали, Шамо, я смею утверждать, что при работе с дефективным индивидуумом…

— Хахаев, сядь, — сказал я опять.

— …мы не вправе игнорировать роль автоматизма привычек, основанного… э-э… на учении великого Павлова о значении условных рефлексов, а также…

— У-у, — обиделся окончательно Хахаев. — Павлов — это собачки?!

У Хахаева стало такое глупое, оскорбленное лицо, что я с трудом удержался от смеха. И это меня очень порадовало: значит, со смехом у меня пока все в порядке.

Сказать вам честно, я не очень поверил, что можно так просто сделать мрачного человека веселым, это я имею в виду Хахаева. И все же я был рад знакомству с Цирценисом. Он немножко странный, как и мой родственник Хаматхан. Это ничего. Может быть, все ученые должны быть такими.

Цирценис все знает, вот я в чем убедился. Отвечает на любой вопрос. Даже связанный с производством. Например, я устроил ему маленький незаметный экзамен. Я сказал, что на нашем заводе есть хорошие кадры и первоклассная техника. И спросил:

— Нужна ли, кроме этого, и техника общения?

— Непременно! — ответил он сразу. — Даже при мелких психических травмах снижается производительность труда!

— На сколько процентов? — быстро спросил я.

— На шесть тире семнадцать процентов, — сразу ответил он.

В самую точку попал Цирценис. Уж я-то знаю все это по собственному опыту.

— Знаете, Шамо, я подам своему руководителю товарищу Ярцевой мысль, чтобы мы побывали на вашем заводе, — обрадовался Цирценис. — Мы рассчитываем развернуть первую в стране лабораторию по комплексному изучению проблем общения. Такое изучение, по существу, только начинается. Литературы — почти никакой.

— Вот почитать бы… — помечтал я вслух.

Цирценис поколебался и сказал:

— Хорошо, я дам вам две книжечки. Итак, когда будет готов гуляш, позвольте мне пригласить вас и вашего друга.

— Жениться надо, — выступил Хахаев. — Всегда будет гуляш.

— Да! Да! Вы совершенно правы. Позвольте быть откровенным: сегодня я встретил в скверике совершенно очаровательное создание, Шамо! Я увидел в этой девушке или… э-э… даме какую-то первозданную степную силу. И духовную чистоту!

Он прижал оба кулака к кадыку и замер с запрокинутой головой.

Дав ему так постоять, я признался:

— Я тоже увидел сегодня одну девушку…

— Чем же кончилась ваша романтическая история, если не секрет?

— Мне сказали: «Топай».

— А мне несколько наоборот: «Пройдемте».

— В загс? — прикинулся я незнающим.

— Увы, нет. Но, впрочем, в родственную организацию.

Мне делается грустно от слов «родственная организация», куда я должен завтра явиться с паспортом. И тут же мне становится смешно от того, что у меня появилось столько родственного с человеком, которого я утром совсем не знал: с Цирценисом. И у него и у меня в один и тот же день возникло то, что мы могли бы назвать любовью: у него — к рыжей, у меня — к Кейпе. И у обоих у нас кончилось дело в родственной организации: у одного и того же сержанта Деликасова.

Я с удовольствием согласился пойти вместе с Хахаевым есть гуляш у Цирцениса, с которым так нежданно свела меня судьба.

Он очень любит людей, этот Цирценис. Понимаете, он за весь вечер ничего злого не сказал о людях. То есть он говорил о плохом очень много. Он говорил о том, что люди часто отравляют и даже губят друг друга хамством, тем, что не умеют или не желают проявить внимание друг к другу, понять, кто чего хочет.

Все это Цирценис говорил довольно-таки сердито. Но, понимаете, он не злится. А жалеет.

Я тоже не злюсь, а жалею.

Еще вот какое я совпадение у нас заметил. Цирценис сказал, что он никогда так много не ел, как сейчас. Он не может понять, в чем дело.

Значит, ученые тоже не всё знают?! Вот чудак! Это же от любви. Я-то это уже прошел днем, пообедал. А у Цирцениса только настал момент.

После гуляша, когда я и Хахаев вернулись к себе, он доказал, что знает жизнь.

— Бумажка на тебя из милиции на завод не пойдет? — спросил Хахаев и тут же сам ответил на этот вопрос: — Не пойдет. Езжай спокойно. В милицию завтра сходит Шалва Гогоберидзе, мой друг. Он преподаватель физвоспитания, турист. Я — твой друг, он — мой друг, а все остальные люди в городе его лучшие друзья.

— И сержант Деликасов?

— Первый друг. Ты такой человек, который зря ни на кого не полезет. Сержант поверит нам, что ты такой.

— Скажи, у тебя уже получается? — спросил я.

— Чи-и-из… Чи-и-из… Нет, это не улыбка. Чувствую. Надо спросить у Хаматхана: Цирценис нормальный или нет?

Я надел кепку, чтобы проводить Хахаева. Он долго-долго смотрел на мою кепку. На его лице появилось что-то вроде улыбки.

— Получается, — обнадежил я Хахаева.

А у меня лицо в эту минуту было, наверное, такое, какое оно обычно бывает у Хахаева.

Проводив Хахаева, я вернулся. Вот тут-то у меня и началось… Мне вдруг стало так страшно, словно я оказался один на всей земле. Мне до конца жизни будет страшно без Кейпы.

Мне казалось, что я больше и вспоминать эту девушку не захочу. А теперь я знаю, что без нее не смогу.

«Жил ведь до сих пор?» — успокаивал я себя. Мне было непонятно, почему не смогу жить дальше. Оттого, что непонятно, мне стало еще страшнее. Знаете, так бывает в горах: утреннее солнце согреет облака, они поднимутся по склонам к небу, и тебе откроется, что ты стоял на самом краешке бездонной пропасти. Сразу замирает сердце…

Никогда, ни одному человеку я не скажу об этой девушке. Цирценису я чуть не сказал. Но это было в ту минуту, когда я еще не понимал, что такое любовь.

За стеной, подумал я, вот так же сидит сейчас в своей комнате Цирценис. Среди книг, в которых написано про все. Но ему тоже, наверное, одиноко и непонятно. Жутко и сладко, как мне. Если верить Буке, он тоже сегодня влюбился, и его любовь тоже безответная.

Я лежу у Хаматхана, думаю о всякой всячине, припоминаю то, что было и чего не было. Лишь бы не пускать в голову мысли о Кейпе, как будто это возможно. Задремал, проснулся, опять задремал.

Не знаю, сколько времени прошло, хлопнула входная дверь, послышались голоса: Бука что-то весело говорит дедушке. Значит, купил он ей наконец теленка! Это же надо, живут под одной крышей, а Бука впервые сказала слово старику, впервые за три года!

Я слышу, как в комнату входит Марзи, и поспешно вскакиваю. Что-то со стариком неладное. Не заболел ли?

— Голова кружится… В ушах больно… — шепчет он. — Как я только вручил ей из рук в руки поводок теленка, так ее словно прорвало! Бедный мой сын, как он жил с ней…

— Где она?

— Ради бога, не трогай ее. Дай мне немножко передохнуть от нее. Она сейчас в ванной, купает теленка.