Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Я наклонился и чуть-чуть убавил звук. Теперь музыка нормальная, никому не помешает.

— Пусть будет так, а? — говорю я. — Там старики нервничают.

— А ну восстанови звучание, гад, — медленно сказал мне длинноволосый, обсасывая воблу.

— А ну поверни ручку громкости на полную, — поддержал и здоровяк.

Да, зря я сам полез к магнитофону. Я прислушался: не спешит ли мне на помощь Замир? Нет.

— Ладно, — говорю я. — Поверну на полную.

Я сорвал с магнитофона кассету, а ручку повернул на полную.

Может, обойдется? Не люблю я драться. «Никогда не лезь в драку первым», — помню я с детства поучение Марзи.

Только я успел об этом подумать, мне как дали в глаз! Откуда-то сбоку. Я же совсем забыл о слюнявом — о том, который дирижировал. И как это он молча мне влепил, втихую. Да еще рванул мою рубашку, хотел меня повалить.

В поучениях Марзи есть и такие слова: «Но если ввязался в драку — иди до конца». Я сунул кассету в карман. А длинноволосому померещилось совсем другое.

— Тесак достает! — крикнул он. (Тесак — это нож.)

Как рванули они от меня все трое со своим магнитофоном! Я только и успел съездить тому, который меня ударил.

Стою, не верю сам себе. Целый. Только под глазом набухло и рубашка какая-то слишком свободная сделалась. Да дыхание от страха захватывает. Втроем они котлету бы из меня сделали.

Когда я пролез сквозь кусты к скамейке, женщины ахнули, какой у меня вид. Замир нахмурился и кинулся в погоню за теми. Поздно. Ему их не догнать.

— Что с вами эти гангстеры сделали! — пробасила тетя Лоли. — Ни чужих физиономий теперь люди не берегут. Ни нервов. Ни ушей. Я любила бывать, представьте себе, в ресторане. А теперь не могу. Там такой джаз гремит, что глохнешь. Поверите, не слышишь, как собственного цыпленка ешь…

— Это как раз неплохо, — вставила Кейпа.

Она глянула на меня, хотела что-то сказать. Уже приоткрыла губы, сверкнул молочно-белый, влажный ряд зубов. Как зернышки молодого початка после росы — вот какие у нее зубы.

Но она ничего не сказала, так и осталась с полуоткрытым ртом, потому что перевела взор куда-то выше моих глаз, и тут я заметил в ее золотистых глазах удивление, даже испуг. Что это с ней? Она захлопнула глаза и повалилась вдруг назад, на спинку скамейки. Обхватила плечи руками крест-накрест и трясется, кусает губы, на подбородке у нее появились, нежно дрожат мягкие ямочки. «Чего они тут все в обморок падают?» — испугался я.

А Кейпа, оказывается, хохочет! Похлеще Буки хохочет. Это от смеха ее так трясет. Даже слезы у нее на глазах показались и не может слова выговорить, только водит и водит расслабленной рукой передо мною, что-то силится показать. «Мой фонарь она заметила, — догадываюсь я. — Фонарь ее рассмешил!»

Я тоже начинаю смеяться; подхватывает наш смех и тетя Лоли. А старик глазеет через кусты туда, куда умчался Замир.

— Кепка… — произносит наконец девушка.

Что «кепка»? Я привычным движением подбиваю с боков обвисающие к моим плечам поля своей кепки, я знаю, что после такой процедуры моя нелепая, ненавистная мне кепка выглядит чуть-чуть нормальнее.

— Ну и кепочка… — снова задыхается от смеха Кейпа. — Олег Попов… умер бы от зависти! Яичница с морковкой!

Вот оно что. Вот ее первое слово для меня: «кепка». Поздравляю, Шамо, познакомился ты с девушкой! Целый день глаз с нее не сводил, в рот ей заглядывал…

Я вытаскиваю из кармана кассету, стараюсь, чтобы руки не дрожали. Швырнуть эту кассету — и уйти. Нет, сказать на прощанье что-то надо. Что-нибудь такое, чтобы она знала, что для меня тоже все это не больше, чем стружки под станком.

— Кепка что! — говорю я Кейпе, сбивая кассетой свою кепку на затылок. — Мне бы свистеть в два пальца научиться…

Ее синие глаза становятся похожими на большие льдинки.

— Ну-ка, топай отсюда! — говорит она грубо. — Тоже мне избавитель. Нашел способ знакомиться!

Вот так же отшивали, помню, нас здесь в городе на танцульках. Мы, пэтэушники, приставали к взрослым девчонкам, чтобы станцевать, а ответ бывал один: «Топай, организм!»

— Молодой человек поступил по-рыцарски, а ты с ним так… — заступается за меня старуха. — Ты ведь на самом деле совсем иная!

— А чего он! — дергает плечом Кейпа и передразнивает кого-то, знаете, такого специалиста-ухажера из поселкового парка: — «Братцы, а из энтих двух крайняя — хорошенькая… Девушка, а мы с вами где-то встречались…»

Как раз при этих словах появляется Замир, вернувшийся из погони за хулиганами, косится на меня и спрашивает с удивленной ухмылкой:

— Что, ты это так знакомишься с девушкой? Можно было бы и пооригинальнее.

Вот как они оба в одну секунду всё запутали. Я прямо-таки онемел от обиды и унижения.

— Не смогли догнать? — спрашивает у Замира бородатый, даже не спрашивает, а утверждает.

— Ничего, я их успел разглядеть. Доберусь. «Не торопись и не забывай!», как говорится в древней пословице.

— Первая часть этой заповеди выполнена блестяще, — отмечает бородатый.

— Не мог же я бросить в обмороке старую женщину, — усмехается Замир и тут же поправляет себя: — Старшую женщину… Да я и не думал, что всех вас так взвинтила музыка. Я лично люблю джаз.

— Любишь? — спрашиваю я и сую Замиру кассету. — На, крути.

Я поворачиваюсь и ухожу, нарочно топая погромче (мне же сказали — «топай»). И слышу, пока огибаю кусты, чтобы выйти на аллею:

— Он неплохой парень, но застрял: горское забыл, а европейскому не научился. — Это голос Замира.

— А у тебя есть и то и это. — Бас старухи. — Да, Кейпа, твой Замир все-таки прелесть. Как ни говори, мужчина должен быть воспитанным и уметь…

— …уметь совершать поступки. Ясно это вам всем или нет? Пошли отсюда, надоело все на свете! — говорит девичий голос.

Мне горько и обидно. Мне за себя стыдно, понимаете. Какая у меня могла быть любовь? Откуда она могла взяться? Разве так случается — увидел и через минуту полюбил?

И кого «полюбил»! Вот что всего смешнее. Какую-то девчонку, каких у нас на трикотажной фабрике — тысяча. Да она ведь хуже всей этой тысячи: два пальца в рот и свистит, как хулиган, а словечки чего стоят. «Топай!»

Эта ее грубость — самая большая для меня загадка. Я не люблю, когда девушка держится не по-девичьи. Мне даже у ребят не нравится грубость, а уж о девушках и говорить нечего. У них должна быть нежная душа; а кто в это поверит, если у девушки на языке то, что я слышал сегодня? «Топай!» Но зато какими глазами она смотрела вначале на мой синяк, сколько нежной жалости у нее было в глазах, пока она не увидела мою кепку… Нет, она очень нежная, я такой нежной девушки еще никогда не видел. Значит, загадка объясняется просто: она притворщица. Старуха ведь сказала ей, когда отчитывала из-за меня: «Ты ведь совсем иная!» Значит, эта девушка из тех, которые делают что хотят и не стесняются капризничать: захотела — нежная, захотела — грубая.