Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

— Садись, Юсуп, — сказал директор. — Мы не хотим, чтобы тобой занималась милиция. Решили выселить тебя сами.

Нет, так нельзя! Ни за что не пойду я выселять. Нельзя так, чтобы не поговорить с человеком сначала по-хорошему.

Тишина. Юсуп молчит, мнет в руках замасленную кепку.

— Товарищи, — говорит директор негромко, — я хочу, чтобы вы слишком уж плохо о Юсупе не думали. Более старательного и безотказного работника на нашем заводском транспорте я не знаю. Никогда ничего плохого за ним не водилось. Но от этого твой проступок не меньше, Юсуп. За ним у тебя ведь еще один грех потянулся.

— Какой? — вскидывает голову Юсуп.

— Ты мне пообещал, что потихоньку выселишься. Целый час я тебя убеждал, помнишь? Ты нарушил свое слово. Мы же мужчины, Юсуп. Где наша твердость?

Бедняга краснеет. До сих пор он сидел так: сжал челюсти, широко открыл глаза и смотрит в окно. Взгляд непреклонный, и, как бы это сказать, обреченность у него в глазах.

Помню, один старик рассказывал, что в старину горцы уже рождались с такими обреченными глазами. Мужчина еще лежит в люльке, а уже соображает, что погибнуть все равно придется, до старости не доживешь. Ведь тогда редко обходилось без схваток то ли с пришельцами, хотевшими силой захватить наши горы, то ли с кровниками. Вот и у Юсупа такие обреченные глаза. Настроился: не отступлю от своего.

А после слов директора о мужской чести чего-то в глазах Юсупа изменилось. Понимаете, слезы в глазах у него озерцами заблестели. Никто, кроме меня, этого, наверное, не видит, потому что все смотрят на Юсупа сбоку, а я один сижу как раз напротив Юсупа, хоть и через всю комнату. Он глазеет в окно, а мне все кажется, что на меня. И я вижу, что у него в глазах озерца. Чем так мучить человека, лучше бы идти выселять его. Там бы он хоть не плакал, а воевал с нами.

Директор сделал еще одну попытку:

— Признайся, жена тебя опять сбила с толку? Найди способ переубедить ее…

Я вижу, как Юсуп покраснел еще больше при слове «жена». Ему толкуют, что он получит квартиру в первом же новом коттедже, если перестанет самовольничать. А он молчит, как немой. Значит, у него принцип.

Так ни одного слова из этого человека и не вытянули. Уж как с ним бился директор! Я бы на месте директора давно выдохся.

Газзаев тоже постарался. По существу, он прочитал Юсупу небольшую такую лекцию о моральном облике, юридических правах и обязанностях советского молодого человека. В конце Газзаев протер платком свои нежные хрупкие очки без оправы, потом затряс большими белыми кулаками, на которых растут какие-то желтые длинные волосы, и добавил сердито кое-что о муллах и сектантах. Правда, я не понял, какое отношение они имеют к заводской квартире. Но их всегда можно помянуть при разговоре о плохом, отжившем. Ошибки не будет.

Потом Газзаев захотел, кажется, повести разговор о том, какие перед Юсупом задачи стоят на пути перевоспитания жены. Но как только Газзаев начал это, Юсуп решительно встал и сказал:

— Выселяйте, — и пошел себе к выходу, а у дверей уточнил: — Попробуйте выселить.

…Когда мы шли своей бригадой через поселок к семейному общежитию, комендант всю дорогу причитал:

— Вы слышали, как он сказал это свое: «Попробуйте выселить»? Ну и работенка у меня! На такой работе только Джамбота и надо было держать. Видели кулачищи этого Юсупа? Я-то, конечно, не их боюсь. Позора боюсь…

А я шел и думал о Марзи. Я так и представлял себе свой будущий разговор с ним. «Да как же ты, сын свиньи, опустился до того, чтобы руку на чужой очаг поднять? — слышался мне его голос. — Директор тебе приказал? Пусть сам директор и полез бы к чужому порогу, если он такой смелый…» — «Он смелый. Он не раз ходил раньше выселять таких, перед которыми даже сумасшедший Джамбот в страхе отступал…» — «Да знаешь ли ты, попасть бы тебе в ад, что никто не обязан простить нашей фамилии такую обиду, как нарушение очага? Директору простят, коменданту простят, даже человеку из завкома простят, потому что она женщина и к тому же начальство. Их всех звание обязывало, они службу выполняют. А ты кто такой?»

— Видите, вон там в кустах на бульваре мужчина с женщиной сидят? — приостановился комендант. — Усатый. А жена кормит сынишку мороженым. Это они и есть.

— Кто?

— Это тот котельщик-чеченец, для которого комнату держали. Машинист котельной. Сидят, улыбаются, а того не знают, что плакала их комната.

— Так давайте пока их заведем куда-нибудь к себе, — остановилась женщина из завкома. — Неудобно же гостей на улице держать…

— Они только что приехали, я уже звал их к себе. Отказались. Говорят, сначала умоемся в своей комнате с дороги, чемодан разложим…

— Знают они, что тут у нас заварилось? — спросил я коменданта.

— Что ты, мальчик! Да он тотчас бы назад укатил. Это мы тут позора своего не стыдимся… Я им наврал, что иду ордер оформлять для порядка. А ордер-то я еще вчера в дирекции оформил, вот он. Я поставил их вещички в заводоуправлении, а им сказал: подышите пока нашим воздухом, полюбуйтесь нашими горами…

Вот тут, пожалуй, меня впервые разобрало зло на Юсупа. Хвастаемся повсюду своим гостеприимством, а сами…

Да и о заводе этот Юсуп подумать бы мог, если уж директор так расписывал его честным работником. Сейчас самое страшное место у нас как раз котельная, кто этого не знает? С ней все время не ладится, нет опытного машиниста. Командует простой слесарь. А как заставили нас «подвесить» к котельной еще и трикотажную фабрику, так и пошли постоянные перебои с паром. Говорят, даже человека присылали из Грозного по этому поводу, чуть ли не инструктора обкома. Наверное, после этого и прибыл к нам этот котельщик.

Мне было все же непонятно, почему ему дают квартиру вне очереди. Я спросил об этом у коменданта.

Он остановился, гневно хлопнул ладонью о ладонь.

— У-ии! — воскликнул комендант удивленно, сплюнул. — Вижу, ты не умнее других, тогда почему же тебя послали с нами?

— Вот и плохо, что послали, а ничего не объяснили парню… — вмешалась женщина из завкома.

— Да я уже двадцатерым объяснял! — разозлился комендант. — Каждый встречный-поперечный спрашивает, язык устал отвечать. Молодец был Джамбот: цыкнет — и всё! А я распинаюсь перед вами. Ты слышал когда-нибудь, Шамо, что такое директорский фонд? У нас-то это одно название, но та комната, куда мы идем, из этого фонда, она и есть наш фонд. Сам директор вправе ею распоряжаться! Это раз. А во-вторых, неужели тебе непонятно, что если плохо будет работать котельная — плохо будет работать весь завод? Сорвем план. Пострадает заработок. Мой-то не пострадает, у меня ставка. Потеряешь ты. Потеряет в заработке тот же Юсуп, гори он синим огнем! Не понял? Тогда не хлопай глазами, а иди к этому усатому котельщику, помоги ему погрузиться на машину. Пусть возвращается к себе домой!