Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Марзи сердито вырвал записную книжку, полистал ее и подал Цирценису, ткнув в строчку сухим пальцам.

— Пиши, Цирценис. Хороший жених. Заводской. Невеста тоже передовик, доярка. Оба комсомол. Жених давно плачет: «Давай свадьба, Марзи». Мне не говорит — стыдно. Через других сигнал дает.

Бука опять зашевелилась.

— Что теперь? — спросил у нее Марзи. — Молчи.

— Свадьба… без жениха… по телевизору! — закатилась в смехе Бука.

— Есть такой обычай, — объяснил я Ярцевой, — у нас жениху не положено показываться на собственной свадьбе…

— Правильно мальчик говорит, умный стал, — похвалил меня Марзи и вдруг с сомнением начал качать головой. — Жениха на свадьбу пустить, конечно, можем, но еще один другой тормоз разный есть… Нет, не получится наше дело, товарич Ярцева!

— Марзи Аббасович, создание семьи… Ячейка общества!

— «Ячейка, ячейка»… — пробормотал Марзи, думая о чем-то своем. — Партячейка не женит. Мы женит!

— А, он вот чего боится! — догадалась Бука. — На свадьбе начнут кричать «горько»…

— Зачем? — удивилась Ярцева. — Зачем, если в ваших обычаях этого нет?

— Тогда пойдот! — решает Марзи. — Нельзя кричать «горький». А то жених радуется, кинется целовать невесту. Тьфу!

На прощанье он уважительно говорит:

— Ты умный женщин, Ярцева, наш обычай уважаешь. Некоторые нам шумит: «Все старик — фанатик, отсталый змея». Но добрый слово даже змея из норки заманит. А разный молодой дурак вроде Шамо кричит старикам: «Это твой плохой, а это — совсем нехороший!» Голова нам закружили. А все старик не может быть головотяпский… нет, оголтелский фанатик!

— Расскажите, что же не нравится старикам? — просит Ярцева, опять усаживая дедушку.

Марзи рассказывает ей про «мине-юбк» — так он называет мини-юбки — и про «косыночную войну». Старикам противно, если у женщины голова не покрыта. Нет косынки — нет стыда. А Газзаев и другие лекторы видели в косынке большой пережиток. Почти такой же, как паранджа в Средней Азии.

Эта «косыночная война» шла долго. Тогда девушки придумали выход: продолжали носить косынки, но такие маленькие, на самой макушке волос, что и заметить трудно. Ни Газзаев не придерется, ни старики.

— А при чей же мини-юбки? — интересуется Ярцева.

— Сейчас увидишь.

Марзи рассказывает, что когда Бука тоже надела вместо косынки лоскуток, он промолчал. Пускай будет «мине-косынк». Но на всякий случай он оглядел невестку сверху донизу и увидел, что платье у нее обрезано чуть ли не выше колен!

— Понимаешь, Ярцева, — говорит он огорченно, — пока старики воевал с лектором Газзаевым насчет косынк, всякий молодой бесстыдница устроил себе потихоньку мине-юбк. Это совсем позор!

— Значит, надо рассматривать проблему в целом, сверху донизу? — смеется Ярцева вместе с Букой.

— Конечно, тебе можно носить мине-юбк, если твой закон не запрещает! — спохватывается Марзи и осторожно заглядывает к Ярцевой под стол. — Моя понимает: один закон не может пока быть для всех!

«Один закон не может быть пока для всех»… Я слышал, как Ярцева потом задумчиво повторяла эти слова Марзи. Значит, им, ученым людям, самим еще не все понятно? А мне тем более. Спросить у Ярцевой и Цирцениса я стесняюсь — вдруг они не смогут ответить и им станет неудобно? Но одно я теперь знаю хорошо: люди давно придумали много хорошего. В пристройке к флигелю сектора полно книг про этикет, начиная даже с семнадцатого века. Я сам читал инструкцию… или как ее назвать, выпущенную еще при Петре Первом: «Шляпу снимай за три шага приятным образом, сидя с людьми, перстами нос не чисть, чуб рукой беспрестанно не утирай. Кия вещи в беседовании мерзки бывают? Нос смарщивати, чело навесити, брови подвышати, уста разевати, власами трясти, без вины кашляти, покрякивати, главу почесывати, в ушесах угабляти, нос вытирати, тыл у главы поглаживати, с ноги на ногу шататися, речь кому пересецати первее, неже совершит ю. Во всем имей житейское обхождение, дабы не быть спесивым болваном». Такая инструкция кое-кому на нашем заводе пригодится. Я ее подсуну нашему Мути! А то он любит в «ушесах угабляти» — ковыряет там спичкой, смотреть тошно…

Конечно, новые инструкции нужны тоже. Цирценис показал мне письмо от девушек-работниц из чеченского городка:

«Почему открывали наш новый завод и не резали красную ленточку? Как в кино, с оркестром. И показать это по телевизору. Столовой пока нет, это не обидно, а ленточку не резали — обидно. Любая из нас отдала бы ленточку с головы».

Поговорить бы обо всем этом с Кейпой…

Хаматхан, Доктор наук, по-моему, совсем не верит в наш сектор.

Я пошел к нему один раз прямо из института. Поспать, чтобы приехать на завод к началу смены отдохнувшим.

Только я заснул, появился Хаматхан и согнал меня с кровати.

— Еще тебе я не уступал свое место, — проворчал он. — А это что за ваза? Купил? Да ведь она полсотни стоит, не меньше!

— Я надумал хрусталь собирать, — говорю я в отместку за то, что меня согнали на пол, хотя ваза и не моя, а куплена мною для Мути. — У нас на заводе у каждого какая-нибудь блажь. А теперь все на хрусталь бросились. Мода.

— Живет же его величество рабочий класс! А у аспиранта вся посуда пластмассовая… Заелись вы там!

Засыпая, я спрашиваю, что он думает о затее с этикетом.

— Дохлое дело! — зевает он. — Не тот век, Шамо. Все стонут от взаимного хамства, но разве есть у людей время заниматься церемониями? Не до них! У нас деловая эпоха. Да и кто сумеет толково разработать такие проблемы? Цирцениса ты знаешь, он помешан на роботах. И вообще — мечтатель. Вроде тебя. О Газзаеве я не говорю, этот с заскоками. Ярцеву я не знаю. Говорят, это атомный реактор. Но что она собирается совершить в Грозном, если даже союзные ученые не берутся разгрызть такой орешек? Остаешься ты. Ну, о твоих заслугах в науке я пока не берусь судить… Словом, солидная компания у вас подобралась!

— Хорошо, что тебя с нами нет, — говорю я Хаматхану.

Ведь не поверит он, если я скажу ему, Доктору наук, что Ярцева доверила мне организовать предстоящую свадьбу. Мне и дедушке.

Марзи — от народа. А я — от науки.

Я совсем забыл, что мне предстоит поездка в Дагестан за конями. Ночью, перед самым концом смены, меня вызвали из цеха к проходной, возле которой стоял совхозный грузовик.

— Это ты и есть Шамо Асланов? — спросил кривоногий бригадир с каким-то мрачно-насмешливым взглядом узеньких глаз, кутаясь от резкой ночной прохлады в телогрейку. — Собирайся, если ты Асланов.

Собраться мне было недолго, но мне не нравится, когда со мной не здороваются. В совхозе любят поговорить, что мы, заводские, давно потеряли всякий ингушский «эздел» — приличие, уважительность. А сами?