Юрий Мушкетик - Сердце и камень

— Ты знаешь, до чарки я не охотник.

— Сколько сможешь. Не годится так. Ты же еще и не был ни разу у Павла... — Василь заботится о себе: если Федор уйдет домой, Павло поведет их в чайную, на кислую капусту и терпкие, будто вымоченные в керосине, бычки.

Укоряя себя мысленно, что не придумал сразу какую-нибудь серьезную отговорку, Федор, наконец, согласился.

Идут они широким и длинным колхозным двором, огороженным старым тыном.

Федор в задумчивости окидывает взглядом колхозную усадьбу, взвешивает свои, сказанные только что Павлу, слова. «А может, ты консерватор? Может, боишься нового, не угонишься за ним своими больными ногами и усталой мыслью? Оглянись. Сравни... Хоть и не совсем, но ты помнишь послевоенный колхоз? Подшефный, за Уралом; тот, в который приехал в сорок пятом, а также тот, памятный с детских лет, в который привели с отцом коня и где, впервые услышав незнакомое гудение, ты, оставив батька, бросился с ребятами за сарай, к трактору. Вот с тех лет, кажется Федору, и началось соревнование между конем и трактором. Две силы, две эпохи, два мира. И трактор победил. Вот он тянет по колхозному двору, по земле, по грязище огромные сани, которые не под силу и десяти Ильям Муромцам. На санях поблескивают ободранными боками сосновые столбы. Одна сила везет другую.

Вышел кузнец из новенькой кузницы. Не обливаются потом в ней подмастерья, не ухает прокопченной утробой кузнецкий мех. Электрический моторчик легко вертит крылья, гонит ветер. И плотники не сбивают рук, строгая рубанками доски. Они быстро проталкивают их через зубастую пасть машины: «Ж-жж-жух! Ж-ж-ж-х!» Тонко верещит, заходится визгом циркулярка! Над дверями кирпичных коровников и свинарников круглыми бульбами-бирюльками — электрические лампочки. Вдоль села по центральной улице уже побежали электрические столбы, понатягивали на белых задранных кверху пальцах провода. Скоро столбы окутают проводами все село. Раскинувшееся больше чем на сто километров от большого города село в Голубой долине.

Федору понятно: это не просто холодные, в слезинках живицы столбы. Это вехи к широкому тракту, к которому тянет село с проселка трактор.

Федор видит и тот путь, который уже пройден. Немалый. Сейчас они на холме. Но еще не на последнем. И кажется ему, чтобы взять новый разгон, нужно оглянуться, забрать отставших, ибо есть и такие. Они цепляются за передних, замедляют общее движение. В чем же самая главная причина этого отставания? В запчастях, несоответствии базы и животноводства, в недостаточном руководстве? Ты бросаешься мыслью от одного к другому. И каждый раз кажется: схватил основное. Так, как там. В тех прошлых своих поисках. А потом приглядишься повнимательнее и видишь, что все это не та, не главная причина. А может, она кроется именно в том, на что намекал Василь?

Мысль Василя — как стебель в колючем бурьяне. Выпалывает ее Федор, выдергивает этот осот, пырей, обирает березку, разрыхляет пальцами почву... И стебелек растет.

Да, не в коровах дело и не в клочках земли рядом с хатами. Хотя вместе с тем и в них. Сплелись в крепких объятиях старое и новое. И нужно, чтобы старое не глушило нового и чтобы новое не разрушило того старого, которое может еще понадобиться в дороге. И Федору представляется их Новая Гребля в виде маленькой станции возле большой магистрали. Мимо нее пролетают поезда, из года в год все более сверхскоростные, мощные, красивые. Но мало еще обновляется сама станция применительно к этому движению. Жизнь требует побыстрее отстроить станцию, проложить новые запасные колеи, расширить перрон для пассажиров, потому что их тоже стало больше. Подумать и о поездах и о пассажирах. Значит, надо оглянуться, надо сесть и задуматься над человеческим счастьем. Разве же этим трем, как они именуются в бухгалтерской терминологии, средним рублям «Веселого лана» под силу снять всю людскую тревогу и неуверенность — дать запал на великий бег! И кино дважды в неделю и концерт раз в два месяца? Да, глупый скажет, что это уже наивысший рубеж. Выходит, ты не консерватор.

Огибая лужи, они вышли стежкой за колхозный двор. Слева в долине жались друг к другу хаты, словно им было холодно, справа простиралась угрюмая стерня. Осень отбеливала на стерне свою пряжу, развешивала ее сушиться на ветках колхозного сада. Убогая она была в нынешнем году. Залили ее дожди, гноили по баюрам, канавам. Заплаканная земля размазывала по своему лицу грязные потоки.

Четверо мужчин, шагая через ручьи, ворчали на осень: залило водой кагаты, гниет в поле незаскирдованная солома, преет на корню кукуруза, скот еще с лета ест заготовленные на зиму корма.

Не так давно Федору было безразлично, светит ли солнце или стоит ненастье. Дождь даже наполнял тишину каким-то рабочим настроением. А вот теперь эти нескончаемые косые потоки, будто рассол на открытую рану. Когда люди жаловались на дождь, он сочувствовал им молча. Да и кто бы поверил его словам? Ведь у него пенсия, а ей не страшны ни вода, ни солнце.

...Марина увидела их в окно, когда они еще шли по улице. В первую минуту удивилась и растерялась, в следующую опечалилась. Она знала: Федор пришел не с легким сердцем, его, конечно, уговорил Павло. А в этом замысле Павла что-то кроется... В последнее время он всё чаще заговаривал о Федоре, не очень хвалит и будто не хулит. Но она хорошо знает мужа: это он для себя выискивает отрицательные черточки в Федоре.

И сегодня, наблюдая за мужем, она все больше убеждалась в своей догадке. Павло каламбурит, шутит, но сам при этом избегает ее взгляда. Это его манера: он никогда не раскрывает перед чужими людьми их домашних раздоров и обид. Не осмелится и сейчас. Она успокаивала себя, а сама ходила от печи к столу, словно по тонкой жердочке, переброшенной через речку.

Федору пришлось сесть напротив Марины и Павла. Первую рюмку выпили, как водится, за именинника. Павло сразу же налил по второй. Он гостеприимно нарезал хлеб, подвигал блюда, балагурил и, будто искренне, радовался, что за столом собралась такая компания. Но разговор не налаживался, и мало-помалу он снова соскользнул на старую дорогу.

— Знаю, Федор, — заговорил Павло, — какими глазами ты смотришь на все вокруг. Все так смотрят. Словно на муравьев. Село! И действительно, в сравнении с городом... Мизерны для тебя все эти наши коровники, клуб. Вот если б ты мог взглянуть на все моими глазами!

— Я хочу смотреть их глазами: Савочкиными, Щупачкиными...

Легкая ироническая улыбка коснулась губ Павла и словно приклеилась к ним.

— А они, — Василь гонялся вилкой по тарелке за тугим огурчиком и все не мог ухватить его, — не забивают себе голов.

Василь, если выпивал в меру, как сегодня, был веселым; когда же перепивал, становился придирчивым, злым. Сейчас в его глазах сверкнула чуть заметная хитринка. Он подмигнул Федору и повернул голову к Реве.