Людмила Уварова - Соседи

— Может быть, и так, — задумчиво произнес Валерик. — Только вот что, бабушка, как хочешь, а дома я жить больше не хочу. Не хочу и не буду!

Он почти выкрикнул эти слова; проходивший мимо старик в светлом плаще, накинутом на плечи, удивленно воззрился на него.

— Тише, Валерик, успокойся, — сказала бабушка. — А то всех тут перепугаешь...

— В общем, ты поняла меня, — сказал Валерик.

Бабушка молчала, перебирая худыми пальцами кончик своего платка. Потом повернулась к Валерику:

— Тогда, знаешь, что я тебе скажу? Поезжай в Москву.

— В Москву? — переспросил Валерик.

— Да, в Москву. У тебя там родная тетка живет, дочь твоего деда, сестра отца. Дед твой говорил, что она хороший, отзывчивый человек...

— А ты ее знаешь?

Бабушка покачала головой:

— Нет, только от деда наслышана. Но я ей письмо написала, когда он умер, и она мне тогда ответила.

— Кто она такая?

— Вроде учительница, а где точно работает, не знаю.

— И у тебя адрес ее есть?

— Конечно, есть.

— А если она переехала? — спросил Валерик.

— Поедешь в Москву, узнаешь, где она. Там и найдешь...

Валерик с удивлением смотрел на бабушку. Вот уж никогда не ожидал от нее такой решимости, вдруг советует, не глядя ни на что: поезжай, найди...

Внезапно мысль о том, что вот он возьмет да рванет далеко от Миасса, в Москву, к родной тетке, показалась ему привлекательной. А что, в самом деле? Вот бы хорошо...

— Денег на дорогу я тебе дам, — продолжала бабушка. — У меня припасено немного, ты не беспокойся...

— Отдам потом, — сказал Валерик.

Бабушка улыбнулась:

— Да ты что, милый? Какие у нас с тобой счеты?

Валерик нагнулся, сорвал новую травинку.

— Что ж, может быть, в самом деле?..

— Поезжай, — сказала бабушка. — Хуже не будет, я чувствую. У тебя покамест каникулы, жить тебе с Колбасюком тяжко, отцу ты тоже сейчас не нужен, а Надя, она, может, и вправду пригреет тебя, кто знает...

— Какая Надя? — спросил Валерик.

— Дочка деда, ее Надей зовут. — Бабушка порылась в кармане, вынула измятый конверт. — Вот ее адрес...

Валерик прочитал на конверте обратный адрес: «Москва, Скатертный переулок, дом пять, квартира двенадцать...»

— Поезжай, — еще раз сказала бабушка. — Я ей покамест письмо насчет тебя напишу, а ты поезжай. Бог с тобой...

Она сунула ему в руку хрустящую бумажку. Двадцать пять рублей.

— На дорогу хватит и туда и обратно...

— Если ее нет или она меня не так встретит, я тут же обратно, — сказал Валерик.

Бабушка кивнула:

— Само собой. Тогда что-нибудь еще придумаем...

Валерик обнял бабушку, прижался щекой к ее виску.

— Спасибо тебе...

— За что? — спросила бабушка.

— За то, что ты такая...

Она проводила его до самых ворот, он быстро пошел, почти побежал к станции. Потом обернулся, поглядел: бабушка по-прежнему стояла, смотрела ему вслед.

Вот так и случилось, что Валерик отправился в Москву, в Скатертный переулок к своей тетке Надежде, сестре отца.

Семену Петровичу дали в редакции задание: поехать в гостиницу «Москва», взять интервью у приезжей знаменитости, хирурга из Уфы Владлена Крутоярова. Крутояров прославился на всю страну своими операциями по оживлению парализованных конечностей.

Сам главный редактор вызвал к себе Семена Петровича, прежде чем тот отправился на задание.

— Помните, — сказал главный редактор и поднял вверх острый указательный палец. Так он обычно делал всегда, когда считал, что сотрудникам его редакции надлежит выполнить нечто особо ответственное и важное. — Помните, мы даем вам целый подвал, это очень серьезно. О Крутоярове все вокруг шумят, если получится, не пожалеем и полтора подвала...

В кабинете кроме главного редактора находился еще и ответственный секретарь, шумливый, белозубый толстяк с наголо обритой головой, обладающий идиллической фамилией Тучкин, к слову, не выносивший своей фамилии, подписывавший изредка печатаемые свои материалы предельно лаконично: «Т».

Тучкин выразительно поглядел на Семена Петровича, прошептал одними губами:

— Если выйдет развернутое интервью, — обгоним все, какие есть, газеты...

— Хорошо, — флегматично сказал Семен Петрович. — Постараюсь.

— Старайся, — подхватил Тучкин. — Имей в виду, старик, на тебя глядит вся редакция, от и до!

Чуть позднее, когда Семен Петрович уже собрался отправиться в гостиницу «Москва», Тучкин позвонил ему, захватив буквально уже на пороге:

— Должен тебя предупредить: Крутояров, кажись, выставлен на Государственную премию. Так что имей в виду!

— Поимею, — обещал Семен Петрович. — Как же не поиметь!

Доктор Крутояров оказался еще не старым, крепкого сложения бородачом, разговорчивым, веселым и, как видно, не пренебрегающим никакими радостями жизни.

Едва лишь Семен Петрович переступил порог его номера, Крутояров поставил на стол бутылку армянского коньяка, две широкие рюмочки, стал нарезать лимон острым ножом на тонкие, почти прозрачные дольки; все, что он делал, получалось у него ловко, складно, да и сам он, казалось, непритворно любуется каждым своим движением.

— Прошу, — сказал Крутояров, грея в большой крепкой ладони тоненькое стекло рюмки. — Приступим.

И, негромко ахнув, залпом, словно водку, выпил свой коньяк.

— Не люблю смаковать да пробовать по капельке, — признался Крутояров, посасывая лимонную дольку и жмурясь от кислого вкуса. — По мне, что коньяк, что самогон, что пусть даже шампанское, надо все разом, по-русски, недолго думая...

Плечистый, с огневым румянцем на щеках, глаза маленькие, смеющиеся, зубы один в один, Крутояров очаровывал с первого взгляда, поражая завидным здоровьем, статью, ладной выправкой.

Должно быть, он и сам сознавал свое непобедимое обаяние. Вытянув вперед ладони, слегка шевеля пальцами, он искоса, слегка улыбаясь, взглянул на Семена Петровича.

— Я, когда молодой был, любил на кулачках драться...

— Как это на кулачках? — удивился Семен Петрович.

— А вот так, нас человек десять и напротив тоже десяток, идем друг на друга стеной, кулаки вперед. Весело!

Засмеялся, блеснули крупные чистые зубы.

Семен Петрович невольно залюбовался им. До чего, видно, здоров, энергичен, нравственно здоров!

Да и не только нравственно, наверно, и слыхом не слыхал ни о каких хворобах, которые невыносимо мучают человечество, не щадя ни молодых, ни старых; впрочем, почему это слыхом не слыхал? Он же врач, лекарь, лечит и исцеляет тяжелобольных. Да, все это так, но сам-то здоров на славу и, должно быть, никогда бы не мог поверить, что какая-нибудь, даже самая легкая, хворь может его коснуться...

Но на самом деле оказалось все не так. Совсем не так...

— Я лет до пятнадцати сущим мозгляком рос, — рассказывал о себе Крутояров. — Больше болел, чем в школе учился: то у меня ангина, то грипп, то просто самая обычная простуда, вышел ненароком на улицу во время дождя или ночью пробежал в отхожее место, у нас дома, в ту пору мы на окраине города жили, сортиры не иначе как во дворе обитались, и готово — горло вспухло, кашляю, чихаю, сопливлюсь. Все надо мной, бывало, смеялись, ребята в школе недоноском прозвали, соплей, еще всякими неблагозвучными названиями, о которых и вспоминать-то неохота. Вот тогда-то я и решил: «Все, хватит! Или буду человеком, или загнусь к чертовой матери, но больше так жить невозможно!» У нас в Уфе река Белая, вода в ней очень холодная, ребята говорили, что к тому же и течение сильное, а я и плавать не умел, и вообще-то никогда не ходил купаться. И вот однажды, ранней весной, в апреле, что ли, пошел я на Белую и бухнул со всего размаха.