Юрий Колесников - Земля обетованная...

Ойя застонала, лицо ее исказилось от боли, и Эзра немедля бережно взял ее на руки вместе с покрывалом, на котором она лежала. Он легко, словно нес младенца, зашагал к шоссе. Хаим и медсестра едва поспевали за ним.

Эзра знал кратчайший путь, и вскоре они благополучно достигли дороги, стали ждать. Но машин не было. Между тем уже заметно стемнело, на небе появились первые звезды. Наконец-то вдали замерцал свет фар.

По шоссе шел военный грузовик. Шофер-англичанин не сразу понял, чего от него хотят, а догадавшись, выразительно пощелкал пальцами, требуя плату.

Киббуцники смущенно переглянулись: ни у кого не было ни пиастра. Заметив их замешательство, шофер что-то сердито буркнул и захлопнул дверцу кабины, собираясь ехать. Но в это мгновение Эзра вскочил на подножку машины и просунул в окно свои большие круглые часы.

…Через час Ойя находилась в первой попавшейся на пути больнице. К исходу следующего дня после тяжких мук она родила мальчика.

Для Хаима Волдитера настали радостные дни. Недавние страдания и горести, память о которых, казалось, никогда не изгладится из его сердца, теперь отступили, стушевались, канули в прошлое. Он чувствовал себя обновленным человеком, будто сам заново родился!

В знак глубокой благодарности Эзре Хаим решил назвать сына его именем. Торжественным тоном он сказал Эзре об этом. Улыбнулся:

— И будут два Эзры: один большой и черный, другой маленький и рыженький!..

От неожиданности и счастья Эзра зажмурил глаза, его толстые, светлее лица губы беззвучно зашевелились, произнося молитву.

Но счастливее всех была Ойя. Врачи объяснили ей, что мальчик непременно будет говорить, и умолчали о своем опасении за его здоровье: тяжелые роды не прошли бесследно.

Каждый день под вечер Хаим наведывался в больницу. Арье Херсон не только разрешил ему эти отлучки, но и распорядился выдать деньги на дорожные расходы.

Через несколько дней Ойя уже чувствовала себя настолько хорошо, что, к великой радости Хаима, вышла к нему во двор больницы. Глаза ее сияли от счастья, когда она сообщила ему, что их сын будет говорить, как все люди, как сам Хаим. Она радостно кивала на окна больницы, словно убеждала Хаима, что да, именно так ей сказали врачи, добрые люди, которые живут здесь, в этом большом, светлом здании. Когда, простившись, Ойя ушла в палату, Хаима окликнула женщина в белом халате и попросила зайти в кабинет.

Пожилой врач с остроконечной бородкой и холеным лицом весьма любезно встретил его, предложил присесть, стал расспрашивать, откуда он родом, где и кем работает, затем, как бы между прочим, отметил, что больница, в которой лежит его, Хаима, жена, платная.

— В подобных случаях мы не принимаем рожениц, но вам повезло! — признался врач и расплылся в улыбке. — Вы привезли жену на английской военной машине, а в тот вечер впервые-дежурил только что прибывший к нам врач-иммигрант, еще неопытный, незнакомый со здешними условиями. Вот он и решил, что поскольку машина английская да еще военная, то принять роженицу он обязан… Теперь поняли, как это получилось? — И врач вновь ослепительно улыбнулся. — Но я полагаю, что моему коллеге за эту оплошность не придется расплачиваться из собственного кармана. Надеюсь, ваш киббуц внесет требуемую сумму… Не так ли? Вот передайте, пожалуйста, вашему управляющему…

С этими словами врач небрежным движением сунул Хаиму в руки какую-то бумагу.

— Не в уплате, разумеется, сейчас дело, — продолжал он, все так же любезно улыбаясь, — она, полагаю, будет произведена… Я пригласил вас по другому поводу… Вам, наверное, уже сообщили, что мальчик ваш будет говорить? В этом отношении действительно все обстоит нормально. Да, да! Но вот с сердечком у него не все благополучно… Вначале мы думали, что при столь тяжелых и продолжительных родах произошла незначительная асфиксия, но, к сожалению, в последующие дни посинение усилилось… Это уже свидетельствует о сердечной декомпенсации… Во что это выльется в конечном счете, пока сказать трудно. Разумеется, все зависящее от нас будет сделано. В этом я вас заверяю! Однако состояние ребенка оставляет желать много лучшего, и вас, как отца, я должен об этом поставить в известность. Будем надеяться на лучший исход, но, сами понимаете… все мы ходим под господом богом, и надо быть, как говорится, ко всему готовым…

Из больницы Хаим ушел, едва сдерживая слезы.

«Ничего у меня ровным счетом не проходит гладко! — горестно размышлял он. — Никому я не делал в жизни плохого, а несчастья валятся на мою голову одно за другим. Сердечко у малыша не в порядке, какая-то «декомпенсация», а что это такое?»

На следующий день Хаим пробыл в больнице всю ночь. Ойя почему-то не вышла к нему, о состоянии ребенка никто ничего определенного не говорил, лишь предложили подождать вызова врача. И он мучительно ждал, то надеясь, то отчаиваясь.

Только под утро его пригласили в кабинет врача. И здесь Хаим долго сидел один, одолеваемый страшными предчувствиями. Наконец вошел врач, другой, незнакомый Хаиму. Он сразу начал с того, что мальчик родился с врожденным пороком сердца. У Хаима похолодело в груди, голова закружилась, будто его посадили на карусель. Он молча смотрел на врача, напряженно вслушиваясь в непонятные медицинские термины — асфиксия… синюшность… увеличение печени… комбинированный врожденный порок сердца… полная декомпенсация… — и тщетно ожидая услышать хоть одно обнадеживающее слово.

— Медицина в таких случаях, как ни печально, пока бессильна… — заключил врач и развел руками.

Он замолчал, а Хаим все смотрел на него, все ждал, надеясь и холодея от мысли, что надеяться больше не на что, сейчас надо встать и уйти, но подняться со стула сил не было. Нет, нет! Он должен бороться, должен что-то сделать.

— Извините, пожалуйста, хавэр доктор, — проговорил Хаим, — но я не понял, что же с моим мальчиком? Неужели ему нельзя помочь?

Врач вытянул длинную шею из белого накрахмаленного халата с вышитой на груди монограммой.

— Не поняли?! — Он удивился и отвел глаза в сторону. — Ваша жена все знает… Мы оказались бессильны, понимаете? Ничего не поделаешь… А дети у вас, поверьте, еще будут! Оба вы молоды и успеете.

Весь день, как в страшном кошмаре, метался Хаим между больницей, киббуцем и раввинатом, со слезами упрашивая сначала дайяна, затем и самого раввина разрешить ему похоронить сына на кладбище.

Бородачи с длинными и короткими пейсами, в долгополых капотах или куцых черных сюртуках смотрели на уставшего, измученного горем молодого киббуцника так, будто он просил их достать с неба утреннюю звезду.

— Вы еще совсем молоды, — заговорил почти отцовским тоном краснощекий дайян, — однако должны знать, что на протяжении тысячелетней истории иудейства, понимаете ли вы, не было случая, чтобы шейгецеля [143] Мальчик иной веры (презрительно). похоронили на кладбище среди благочестивых, полноценных евреев, рожденных от матери-еврейки и отца-еврея! Вы же хотите сделать так, как никогда еще не было и, должен вас заверить, никогда не будет!.. С какой, скажите, стати ваш мальчик, рожденный иноверкой, я уже не говорю о том, что он не подвергался обряду обрезания, должен быть похоронен не там, где ему положено? Не обижайтесь, но какой он еврей? Вы мне скажете, что вы его отец и вы — еврей? Позвольте вам ответить, что такого рода довод неубедителен! Где, позвольте вас спросить, доказательство, что именно вы его отец? Известно множество случаев, когда родитель полагал, что он отец ребенка, а в действительности им оказывался другой человек, не имеющий никакого отношения ни к иудейству, ни к рождению ре…