Гриш Бицоев - Тепло очага

Дом Маро смотрел на улицу двумя окнами, словно двумя глазами. Сейчас ставни были плотно закрыты. «Будто веки опустились на глаза», — подумала Серафима. Ей казалось, что они стоят возле спящего.

— Пойдем на берег Ирафа, побудем там ровно столько, сколько требуется на то, чтобы наполнить два ведра водой, — попросил Кайти.

— Нет, нет, — испугалась девушка, — кто-нибудь из наших обязательно выйдет встречать меня.

Тропинка, ведущая к Ирафу, начиналась у ее ног и терялась где-то в темноте.

— Слышишь, как шумит река? Пойдем посмотрим, ты ведь никогда не видела ее ночью…

Слова Кайти оплетали Серафиму, от них кружилась голова, и девушка не заметила, как он взял ее за руку.

— Отпусти меня, — тихо сказала она, глядя в сторону Ирафа.

Там, где тропинка спускалась с отлогого берега к реке, появился человек, ярко освещенный лунным светом. Серафима, как завороженная, смотрела на него, потом разом оборвалось все, и последнее, что она помнила, были руки Кайти, обнявшие ее. Земля кружилась юлой, и в самом центре ее были Кайти и Серафима, как две пылающие головешки, упавшие друг на друга…

— Серафима! — настиг ее резкий окрик. Словно камень бросили в ярко освещенное окно.

Вдребезги разбилось чистое имя девушки.

Когда она, очутившись у себя в комнате, разделась и нырнула под одеяло, Госка вошла к ней, постояла молча, потом сказала:

— Что это за позднее такое кино? Что ты ответишь своему брату?

Стены комнаты остановились, не кружились больше. Но лицо Серафимы горело, горели губы, уже не принадлежавшие ей, горели следы рук Кайти на спине и на шее. Сон и тревога вступили в единоборство. Сможет ли Серафима посмотреть матери в глаза, когда взойдет солнце и настанет новый день? Не завертится ли снова земля юлой, когда девушка будет проходить мимо тутовника Маро? Что скажет Канамат, гостящий у Маро, когда проснется утром и вспомнит ночную встречу? А это был именно он, Канамат, никто, кроме него, не ходит так поздно купаться… Нет, Серафима не дойдет до школы, потому что не только у девочек девятого класса, но и у десятиклассниц не было ничего подобного…

На воспоминания девушки сбросили бомбу.

Когда рыли убежище, ни Дзиппа, ни Маро не знали, что бомба весит столько же, сколько сама земля. Знай они об этом, наверное, и окоп рыли бы поглубже, и потолок настилали попрочнее.

Серафима ждала, верила: в небе должны появиться тупоносые истребители. На коротких крыльях — звезды. Свастике не останется места в вышине, загорится черная свастика и рухнет на землю.

Земля еще не остыла от взрыва последней бомбы, а Госка уже волновалась:

— Пойду-ка я посмотрю на араккаг. И в прошлый раз он пропал у меня во время бомбежки.

В эту осень по дворам не развозили зерно, выданное на трудодни. Не виднелись за плетнями острые верхушки стогов, на столбах, подпирающих навесы веранд, не висели ярко-красные стручки перца.

Сколько птицы и скота бывало каждой осенью в хозяйстве Госка! А выйдешь со двора на улицу, и сердце радуется при виде колхозного стада, пасущегося на зеленом берегу Ирафа. Сколько уток и гусей белело в тихих заводях реки!.. Есть и сейчас коровы на колхозной ферме, но теперь и две доярки успевают их подоить, а пасет всего лишь один пастух…

Серафима беспокоилась — Госка давно ушла на ферму, уже проехал мимо их дома молоковоз с закрытыми наглухо бидонами, а матери все нет и нет. «Может, какая-нибудь корова заболела, — подумала девушка, — и они готовят ей лекарство?» Теперь доярки сами лечат коров — ветеринары на фронте.

Серафима долго стояла возле своих ворот, смотрела в сторону фермы и ни души не видела на дороге, на всем ее протяжении.

Девушка вернулась во двор. Остановилась под абрикосовым деревом. Листья лежали на земле, как зерно, рассыпанное для просушки. Двор казался неуютным, заброшенным.

Серафима нагнулась, подняла лист, другой — золотистый, желтый, багряный.

Бывало, деревья ломились под тяжестью мокрого снега, а девушка сидела за столом в теплой комнате, листала книги, находила между страницами сухие листья, и дом наполнялся мягкими красками осени.

Подбирая по дороге листья, она неторопливо двигалась к дому, поднялась на крыльцо, вошла.

Две железные кровати (спинки их в этом году не красились) стояли в противоположных углах комнаты. Постели были покрыты красным сатином, а поверх сатина — узорчатым тюлем, наволочки на подушках были расшиты бледно-розовой шерстяной нитью.

Между окнами, выходящими на улицу, на стене висело круглое зеркало размером с ту деревянную тарелку, в которую Госка складывала пироги. Зеркало купил отец, когда Серафимы еще и на свете не было… Чтобы посмотреться в него, надо было стать так, чтобы видеть себя точно в середине зеркала. Иначе либо нос искривится, либо подбородок вытянется, либо губы расплющатся. Зеркало стало таким с прошлой зимы, но ни Госка, ни Серафима не решались снять его… Под зеркалом, приткнувшись вплотную к стене, стоит стол с резными ножками. В семье его ценили особо — купили, когда родился брат Серафимы.

На столе — сложенные стопками книги. Каждая обернута в газету — это дело рук Серафимы. Госка не однажды напоминала, чтобы дочь спрятала книги куда-нибудь подальше, в безопасное место.

Соседи прятали фотографии ушедших на фронт, прятали треугольные письма, приносившие с войны скупые вести о родных, прятали праздничную одежду фронтовиков в такие дальние углы, куда и не доберешься сразу. И дома от этого становились темными, нежилыми будто.

Каждая из книг была для Серафимы дорогим воспоминанием. Каждая воскрешала какой-нибудь день ее жизни.

В пятом классе на уроке литературы учитель устроил соревнование: кто больше знает стихотворений Коста Хетагурова? Тогда-то и появилась у нее «Осетинская лира» Коста… Одним из первых библиотекарей села была тетка Серафимы. Даря девочке «Овода», она сказала торжественно: «В нашем селении никогда не было лучшей книги».

Канамат, племянник Маро, ни разу до этого не посмел взглянуть на Серафиму, но в тот день остановился перед ней и с трудом, словно ворочая огромную тяжесть, проговорил:

— Если ты не откажешься принять от меня этот подарок, жизнь моя будет светлей.

Он протянул ей бережно завернутую книгу. Дома Серафима развернула ее, прочла на обложке — «Герой нашего времени». С обратной стороны обложки было выведено ровными буквами: «Желаю тебе счастья, о котором ты и не мечтаешь»… В тот день Канамат ушел из села. Говорили, что в руке его был деревянный чемодан.

Слова, которые Канамат вывел на обратной стороне обложки, для Кайти оказались бы страшнее ножа, но у Серафимы все же не поднялась рука, чтобы стереть их. Если бы Кайти увидел эту книгу — землю бы зубами грыз. Серафима ни разу не посмела возразить ему, словом на слово ответить и, конечно, молчала о Канамате… Когда человек, освещенный лунным светом, шел со стороны Ирафа и почти поравнялся с ними, Серафима решила, что наутро из дома Маро выползут, вылетят черными воронами сплетни, и земля под ее ногами будет гореть всю жизнь. Каждый день, проходя мимо соседей, девушка будто по иголкам ступала, но сплетни так и не вылетели из этих окон, не выползли из дверей. Серафима стала замечать, что Канамат избегает ее, прячет при встрече глаза. И, стыдясь и радуясь, она поняла — ее тайну он похоронил в себе.