Гриш Бицоев - Тепло очага

Девушка брала со стола книги, листала их одну за другой, укладывала между страницами осенние листья.

Ей хотелось найти подарок Канамата. С тех пор, как Кайти ушел на фронт, девушке некого было опасаться, и книга все время была под рукой. Никто из тех, кто мог бы взять ее, давно к ним не заглядывал. А Госка читать не умеет…

Серафима всполошилась. Не может быть, чтобы подарок Канамата пропал. Она заглянула за зеркало, перерыла ящики старого шкафа, побежала в другую комнату. Единственное укромное место, которое было там — это сундук. В сундуке лежали сапоги отца, праздничные туфли брата и разная мелочь, которую Госка пожалела выбросить.

Неожиданно в руках девушки оказался портфель из рябовато-коричневого дерматина. Ручка держалась только с одной стороны, замок давно поломался. Серафима была уверена, что этого портфеля нет уже и в помине.

— Какая ты хорошая, мама! — растроганно проговорила она. — А я всегда ругала тебя за то, что ты хранишь всякое старье.

Она вытерла подолом платья пыль с портфеля, соскоблила ногтем какое-то пятно…

Когда она пошла в первый класс, мать сшила ей сумку с короткими ручками. Зимой, когда мерзли руки, Серафима старалась засунуть сумку под платок, но тот был не слишком велик, и под ним никак не могли уместиться сразу обе руки и сумка. Тогда мать пришила к сумке такие тесемки, чтобы можно было носить ее за спиной.

Но мечта девочки — пройтись по улице с настоящим портфелем — не угасала. Вслух она не могла сказать об этом, потому что брат ее учился уже в четвертом классе, но и у него еще не было портфеля. Она терпела год, другой, третий… А когда перешла в шестой класс, подошла к матери и, всхлипывая, попросила: «Разрешите мне продать на базаре в Кадрабыныкау зеленую фасоль… Я хочу купить себе портфель». «Чтобы я не слышала об этом больше, — сурово глянула на нее мать. — Если слушать тебя, то можно разориться! Ты хочешь продать незрелую фасоль, а подумала ли ты о том, чем я набью ваши большие животы зимой?!»

Когда настала осень и начали убирать вьющуюся фасоль, Серафима попросила родителей: «Можно, я очищу жерди от плюща?» Жерди нужно было вытащить из земли и сложить до весны в сухом месте, но сначала очистить их, привести в порядок. Родители, обрадовавшись, переглянулись — вот и Серафима становится бережливой, хозяйственной… А девочка, обдирая плющ, собрала заодно и те стручки, которые ускользнули от зоркого глаза матери, подобрала с земли осыпавшиеся бобы. Фасоли набралось немало, и Серафима, решившись, показала ее матери: «Добавь еще немного к этому, и я куплю себе портфель». Сердце матери смягчилось, и она не только фасоль дала, но и прибавила к ней еще с десяток яиц.

Серафима купила, наконец, портфель и почувствовала себя счастливой. Тревожил ее только брат. Малейшего повода ему было достаточно, чтобы придраться, накричать на сестру. И задумалась девочка — как пройдет она с портфелем по улице? Как укроется от глаз брата? Портфель стал большой тайной Серафимы. Она нашла кусок рядна величиной с косынку, заворачивала в него портфель и старалась выйти из дому чуть раньше или чуть позже брата. Уроки у Серафимы кончались обычно раньше, и девочка, помахивая портфелем, гордо шагала по улице.

Зимой прятать портфель стало труднее, приходилось хитрить, изворачиваться, и, в конце концов, брат узнал про портфель. Серафима навсегда запомнила тот день… Брат налетел на нее: «Откуда у тебя это?!» Она крепко держала портфель за ручку, а он тянул его к себе, и ручка, не выдержав, оторвалась… Мать разняла детей, отобрала портфель и спрятала его…

Серафима улыбалась своим мыслям. «Когда вернется, — думала она о брате, — покажу ему портфель, сядем, вспомним детство»…

Глянув в окно, девушка увидела мать. Остановившись у ворот, та сбросила с плечей тяжелую вязанку хвороста, Серафима вскочила и выбежала на улицу.

— Не удержалась я, — сказала Госка, — собрала в лесу…

Платок ее сполз на затылок, но она не замечала этого.

— Опять одна побежала в лес, — проворчала Серафима. — И завтра ведь будет день, и тоже нужны будут силы, чтобы стоять на ногах.

— Не захотелось возвращаться с пустыми руками…

— Вот возьму и выброшу все в Ираф! — Серафима подняла вязанку и понесла во двор. — Будто больше других нам нужно.

Госка, идущая следом, отвечала:

— Бог не даст всем погибнуть в один час, а зима уже на носу. Вдруг она будет суровая…

Девушка развязала вязанку, сложила хворост в сарай. «Надо бы накормить мать, — подумала она. — И огонь в печи разжечь»… Но когда вошла в дом, Госка уже достала кусок холодного картовджина [4] Картовджин — пирог с картофелем и сыром. из шкафа и налила в кружку сыворотку.

Потом мать легла на тахту, вытянулась, кряхтя и охая, и Серафима ушла в другую комнату, чтобы дать ей отдохнуть. И только девушка подумала, что мать, устав, наверное, крепко спит, как услышала со двора ее голос:

— Дочка! Где ты?

Серафима глянула в окно. Госка вынесла из сарая две лопаты и пошла к палисаднику, сказав на ходу:

— Надень старые чувяки и приходи в маленький огород!

Маленький огород, обнесенный плетнем, накрытый обычно соломой, был сразу же за задней стеной дома. В плетне еще были целы все хворостины, а солому давно уже съели голодные коровы. Фруктовые деревья, посаженные отцом и братом Серафимы, дали в этом году первый урожай. Отец и брат любили свой сад и, будь они здесь сейчас, долго стояли бы под деревьями, разглядывая каждую веточку и тихо, неторопливо разговаривая.

К приходу дочери Госка уже успела поработать.

— Закопаем немного картошки в землю. Рано еще, но что поделаешь? Кто-то останется жить, и от него весной земля будет ждать семян…

Раньше, пока от верхнего конца села до берега Ирафа не был вырыт противотанковый ров глубиной в два метра, пока на той стороне реки не поставили в три ряда столбы с колючей проволокой, пока зигзагообразные окопы не расползлись по лугам, слова Госка еще имели какой-то смысл…

— Поторапливайся, как можешь, мое солнышко. Вон, выбрось лопатой землю, — мать торопилась, будто засиделась без дела. — Вернувшись, наши мужчины не должны застать нас с пустыми руками…

Когда за селом, на берегу Ирафа, еще были целы длинные сараи колхозной фермы, когда их крыши не разобрали, чтобы накрыть дзоты, когда из села никто еще не собирался бежать, слова Госка еще можно было понять.

— Нельзя терять надежду, — бросала и бросала землю Госка.

Ода говорила так громко, что ее могли услышать и в соседнем дворе. Говорила громко, будто жизнь не измерялась ближайшими днями, будто немецкий солдат еще не испил кавказской воды.

С улицы, через плетень, кто-то спросил:

— Что вы там роете?