Николай Алфеев - Белые пятна

Разумов почувствовал плохо скрытое недовольство в тоне Истомина, его сухие фразы не призывали к откровенной беседе. Разумов пожалел, что Ганин адресовал письмо Истомину, а не Тушольскому.

— Нам кажется, что мы могли бы делать больше, чем делаем сейчас, согласись Григорий Васильевич на некоторые отклонения от проекта, — начал он.

— Разрежение сетки шурфов на поиске? — быстро спросил Истомин.

— Хотя бы. Мы бы справились с геосъемкой и предварительными поисками на обоих гольцах, — просто сказал Разумов.

Они помолчали.

— Предположения Ганина мне кажутся разумными. Почему же Лукьянов возражает? Не стесняйтесь. Все, что вы скажете, останется между нами, — предупредил Истомин, почувствовав некоторое замешательство десятника.

— Он раньше возражал, а теперь говорит, что на Медвежий нужно бросить все силы, а не отряд, как предлагаем мы. Этого допустить нельзя. Ведь мы обнаружили вторую жилу, — сказал Виктор.

— Так, так! Передайте Ганину: я доложу партийному бюро обо всем, о письме и нашей беседе. Может быть, сумею выехать на поиски, твердо не обещаю… разве после одной операции. Однако мысли Ганина меня заинтересовали. Пожалуй, вам можно теперь сжаться и работать по обнажению жил и на Медвежьем. Но время, время! Лето такое короткое.

Истомин зашагал по кабинету. Шагистику он давно считал проявлением неврастении, но, очевидно, разговор с десятником вывел его из равновесия. Разумов сидел прямо, не поворачивая головы вслед за шагающим Истоминым. Пимен Григорьевич сел. «Не к лицу мне, пожилому инженеру, колесить по кабинету на глазах у этого молодца», — подумал он.

— Как вы устроились? Недурно? Это я звонил вам вчера вечером, разговаривал с вашей женой. Вам придется пожить в поселке еще дня три.

Главный инженер предупредил Разумова о предстоящем экзамене, и на этом они расстались.

Истомин молча протянул Лукьянову письмо Ганина, жестом указал на окно. Григорий Васильевич взял со стола первую попавшуюся под руку папку с рабочими чертежами и, став у окна, прочитал письмо.

— Ну? — спросил он, возвращая письмо и кладя папку.

— Придется говорить на бюро. «Козьма Прутков» или Пряхин могут выехать в район экспедиции, и тогда Ганин, естественно, доложит им с той же похвальной обстоятельностью, с какой доложил мне. Но об этом потом. Я послал вам вышедшие особым сборником «Московские процессы». Читали?

— Что вы хотите этим сказать, дорогой Пимен Григорьевич?

— Их отголоски докатились до Севера. Я встретился как-то со старым приятелем по Главзолоту. Он говорит, что людей меняют или они исчезают, появляются новые. Понятно?

Истомин сокрушенно вздохнул. Лукьянов вытер платком лоб и сбоку испытующе посмотрел на старого друга.

— Дела идут неважно, дорогой Григорий Васильевич. Да, неважно, — подумав, повторил Истомин. — Топчемся на одном месте. Мне ясно дали понять: не справляюсь.

— Кто?

— Козьма Прутков. — Истомин улыбнулся одними губами, заметив недоумение Лукьянова. — Так между своими я зову Тушольского. Сегодня утром он окончательно отказался подписать приказ о взрыве минных колодцев. Хотите съездить? Поговорим на досуге, а к ночи вернемся. За этим я вас и вызывал.

Лукьянов согласился.

Скоро они катили по отрезку готового шоссе, удобно расположившись в «пикапе». После стремительного спуска с перевала машина въехала на гать. Настланная через топь, она гремела под скатами медленно пробирающейся машины. Сырая прохлада и туча мошки окружили путников. Шофер то и дело притормаживал.

В трех местах, у самой кромки гор, артели камнетесов готовили гранитные устои для будущих мостов. В устье широкого распадка вырастал одноэтажный дом в десять окон по фасаду. Ребра стропил еще не спрятались под кровлей, а из труб уже валил дым: рабочие заселили дом, достраивая его походя, между дел…

Что же такое минные колодцы? Почему они не сходят с языка руководителей рудоуправления? Почему новый управляющий не решился завершить дело, начатое его предшественником?

На обширном плато давно обнаружили мощные жилы: они пересекали пегматитовое поле и во многих давних трещинах выходили на поверхность с одного края и простирались до противоположного среза. Многочисленные пробы, взятые в течение последних лет, подтвердили вывод первооткрывателя: здесь, в этой глухомани, находится богатое месторождение слюды. Образцы слюды, — кристаллы которых не поднять взрослому человеку, — давно стали достопримечательностью краеведческих музеев, красовались в залах геологических выставок, блистали рубиновыми переливами за стеклами шкафов в кабинетах ученых и деятелей тяжелой промышленности.

Слюдой интересовались, ее возводили в политику, о ней писали газеты Москвы и Лондона, Дели и Токио. Экономисты и политики разных стран писали о том, что Москва объявила борьбу за третью пятилетку, что вновь открытые запасы России перекрывают знаменитые индийские месторождения слюды, признанные, может быть поспешно, первыми в мире. Капиталистов бесило, что русские ограничивают ввоз слюды и развивают свои районы, строят новые рудники и фабрики по переработке слюды.

Обо всем этом хорошо было известно Истомину и Лукьянову. Они знали: если рудоуправление сумеет в этом году дать сверх плана триста-четыреста тонн слюды — государство намного сократит свои валютные расходы.

Стоило ломать спины, пускаясь по тряской дороге к этому богатейшему месторождению, чтобы на месте еще раз подумать, прежде чем решить окончательно.

Истомин предлагал разработать северо-западный угол плато, замкнутый между двух природных трещин — ущелистых провалов. Поперек этого «угла», уходящего ровным и длинным отрогом в широкую долину, простиралось несколько параллельных жил, вернее — одно сплошное поле с большим слюдяным насыщением.

По самым скромным подсчетам выходило: если заложить в теле отрога десятка два минных колодцев и произвести одновременный выброс на-гора тысяч и тысяч кубов породы, то добыча окупит любые затраты.

Они подошли к первому колодцу. В центре отрога находилась вышка. От нее к инженерам направился вахтер и, узнав их, вежливо козырнул. Инженеры вошли внутрь надстройки. Истомин, словно туристу, рассказал Лукьянову о последних расчетах. Лукьянов сосредоточенно курил, не прерывая друга.

— К окончательному оформлению вывода я привлек комиссию из пяти специалистов, вы в их числе, — подчеркнул Истомин.

— Меня — напрасно. Я акта не подпишу, — резко бросил Григорий Васильевич.

Истомин поднял брови, изумленно отступил:

— Григорий Васильевич!

— Не стану подписывать. Не стану! — с тем же угрюмым выражением повторил Лукьянов. — В любом деле я люблю разделение труда: вам колодцы, мне поиски. Недаром я снискал славу «человека, которому не везет». Им я хочу остаться. Пусть вся слава смелого экспериментатора достанется вам, дорогой друг. Я не завистлив. И я не убежден в необходимости этого… риска; ведь и удача и неудача опыта с минными колодцами одинаково опасны для нас с вами.