Николай Алфеев - Белые пятна

Виктор понял: это признание, и подумал: «Не будь Насти, я бы, пожалуй, полюбил только тебя». Может быть, Анта прочла в его глазах эти слова и поспешно вышла, чтобы не заплакать при нем.

Не зажигая света, он просидел в кабинете минут десять, смотрел в раскрытую пасть и зеленоватые глаза медвежьей головы. Думать не хотелось. Раздался звонок.

— Забыл тебе сказать, — услышал Виктор в трубке голос Тушольского. — Ведь был я у твоей нянюшки. Неделю жил у нее. Познакомился с твоим крестным. Чопорен твой дядя, Виктор свет Степанович. Завтра в дороге и расскажу. А теперь не проси. Не до этого.

Разумов повесил трубку.

Лукьянов торопился с опробованием. На жиле № 1 работало около пятидесяти человек. Забойщики бурили с азартом ярых охотников, рос у балагана штабель ящиков со слюдой. Особенно богатым, по мнению ребят, был участок в углублении, которое так смущало их в дни дождей. Первой же отпалкой забойщики и разборщики породы удвоили ежедневную добычу.

Разумов вернулся на пятый день. Вместе с ним приехали Тушольский, Пряхин и главный геолог Шевцов. Был выходной день. Пока устанавливали для гостей палатку, они в сопровождении Лукьянова и Ганина обошли табор, побывали в столовой. Разумов познакомил управляющего с Курбатовым.

— Это наш артельщик, Андрей Павлович. Коля, зачисли товарищей на довольствие… Аня велела тебе передать — шепнул он товарищу: — ждет она тебя сегодня.

— Нагрянули мы неожиданно, товарищ Курбатов…

— Ничего, накормим всех. Настя, иди-ка сюда! — позвал Курбатов и, поджидая ее, все время повертывал, голову к Виктору. Тот хитро улыбался и шептал артельщику:

— Ждет! Ждет, чудак!

Вытирая на ходу руки, Настя подошла и поздоровалась. Разумов с любопытством наблюдал за женой. Она знала Тушольского и Пряхина по главной базе, но там она была гостьей, а здесь… руку им не протянешь. Однако Тушольский сам по-дружески схватил опущенную руку старшего повара.

— Покажи, чем кормишь рабочий класс, — сказал он, выбирая место за столом.

— Идите к нам, товарищ управляющий, — крикнул Петренко. — Ну-ка, ребята, потеснитесь.

Лида поставила на стол большую кастрюлю. Настя, принесла тарелки для супа и тарелки «с солененьким».

Тушольский с интересом наблюдал за всем. Он много слышал об этом новом коллективе и много ждал от него. В столовой стоял гул, за столами сидели загорелые молодые парни в рубашках, спортивных куртках, пиджаках; у многих управляющий заметил веселый блеск в глазах.

Курбатов разливал суп. Артельщику приходилось впервые встречать почетных гостей, и от не знал, как быть с бутылками, что торчали у него из карманов. Парочку бутылок Коля сунул под стол. Его выручила Настя:

— Андрей Павлович, во время дождей ребята пили перед обедом спиртик… осталось несколько бутылок. — Настя мигнула артельщику.

— С дороги оно пользительно, — пробормотал Курбатов.

Не желая обидеть хозяев, гости выпили по стопке. Курбатов ревниво следил за обедающими и окончательно успокоился лишь тогда, когда тучный Шевцов, которого порядочно растрясла верховая езда, попросил еще тарелочку.

— Григорий Васильевич, после обеда сумеем сходить на жилу № 1? — спросил Тушольский.

— Прогулка туда и обратно займет три часа, к ужину вернемся, — ответил Лукьянов.

Он встал из-за стола и ушел к себе. После обеда Тушольский, зайдя в палатку прораба, положил на стол аккуратный сверток:

— От нянюшки Марфы.

— Андрей Павлович! — воскликнул изумленно и обрадованно Виктор. — Что же вы молчали столько?

— Что сделаешь, брат, не мог я нарушить Марфин наказ: передай, говорит, в собственные руки Настеньки и Витеньки. Вот я и передаю, — Тушольский оставил Разумовых наедине.

Настя ножницами распорола сверток, передала конверт.

— Читай, читай, что пишет наша бабушка, — заторопила она мужа. Настя, не зная, как называть няню Виктора, назвала ее бабушкой и привыкла так называть ее.

На конверте кто-то вывел четко и крупно, по-чертежному: «Анастасии Васильевне и Виктору Степановичу Разумовым».

— Читай же, читай! — не терпелось Насте.

«Витенька, Настенька, — читал Виктор, — пишет вам твоя няня. Гостил у нас Андрей Павлович, хороший человек, жил у нас неделю. Чай по утром со мной да Тосей пил из старого самовара. О тебе сказывал. Уж и не вымолвлю, как мы с Тосей рады, что ты опять по инженерной части пошел. Живу я покойно. Маленько перепугалась, да отошла: хотели нас с тобой выселить из родительского дома. И пойди я в Моссовет к самым главным. Нашлись такие люди, помнят они Степана Степановича, твоего отца. Они жалостливо выслушали и порешили так: иди, мать, не тронут. Бумагу дали с гербом. Вот у тебя-то отец какой был. Помни о нем, Витенька, и не греши больше. Не серчай, что обмолвилась, слезами плачу. Сашенька прислал нам с тобой целу тысячу. Я по-своему деньгами-то распорядилась: ограду сделала на могиле бабы Тани. Федор с Виктором и Костенька тоже подкинули, глядя на Сашенькин почин. Приедешь да сбегаешь на могилу-то, хорошая. Уж так рада, что ты женился. Настеньке твоей не знала, что послать-подарить, да Тося, твоя тетя, надоумила. Вот и шлю ей часики, колечки разные да серьги с ушей бабы Тани, носила она их по молодости, сказывали. И серебряную ложку твою детскую. Это уж сама удумала смеху ради, чай, ты большой, в Степана-отца пошел статью-то… Витенька, может, рояль продать? Чай, деньжонки к зиме нужны и тебе и Настеньке. А вы, милые, не дурите, пускай детки будут. Как ты велишь об рояли-то, так я и сделаю. Ждать-то тебя когда? Хороший человек-то сказывал, работы у тебя на год хватит. После года приезжай, погости с Настенькой своей. Я Сашеньку упрежу, он будет. Как ему не быть к тебе, будет! Живу я ладно, нужды не терплю. А тетя твоя Клава в Ленинграде. Все».

Настя развернула сверток и залюбовалась старинными вещичками, что украшали бабу Таню полвека тому назад.

— Ой, Витенька! — Настя всплеснула руками. — А у Настасьи Васильевны в ушах-то и дырочек нет!

Разумов протяжно свистнул:

— Не было жилы, и это не жила.

Он и Ганин сидели на ящиках у балагана. Лукьянов и приезжие ходили по огромной канаве, осматривая жилу № 1. Разумов, собрав ежедневные акты и наряды бригадиров, подсчитывал вынутый при опробовании кубаж, уточнял вес добытой слюды.

— На таком ослюдении эксплуатационники не работают, — подтвердил Ганин. — Жила имеет очень и очень подсобное значение.

— Что мы скажем управляющему, Андрей?

— Мы-то скажем, мы знаем, что сказать. Вот что скажет начальник экспедиции, я бы хотел узнать, — раздражаясь, ответил Ганин. — Изыскания сорваны. Ты согласен, Виктор, что они сорваны, им сорваны? А сейчас будет говорить о проекте, о том, что он подневольный человек, что он не мог по своему произволу сжигать бумажные задания главка. Ух, как я ненавижу эту трусливую игру в прятки.