Николай Алфеев - Белые пятна

Виктор не успел рассказать Ганину о беседе в кабинете Тушольского: к ним подходили управляющий и его спутники.

— Подсчитали? Поговорим здесь, — сказал Тушольский и присел на ящик. — Докладывайте, товарищ прораб, потом доложит начальник экспедиции.

Разумов понял, что Тушольский уже знает истинное положение. Он был хмур. Лукьянов — еще угрюмее.

— Жила имеет скудное ослюдение по всему простиранию, кроме линзы, но она не в счет. — Когда Виктор сообщил результат опробования и привел примерный подсчет запаса сырья в обеих жилах, то результат поразил их настолько, что в первые минуты никто не решался говорить. Казалось, здесь был достигнут рекорд пресловутого «невезения» Лукьянова.

Тушольский молча докурил папиросу. За два с небольшим месяца пребывания на новой работе на него свалилось столько неприятностей, сколько у него не было за всю жизнь. Он резко повернулся к Лукьянову.

— Что скажете? — тихо и требовательно спросил он.

Лукьянов пожал плечами.

— Я выполнял волю Истомина, который не позволял никаких отклонений от проекта.

…Поздним вечером вернулись инженеры в табор. В палатке начальника экспедиции до глубокой ночи звучали приглушенные голоса. Свет карбидки бегал по нахмуренным лицам.

Насте снилось, что она замерзает в лесу. Со спины сползло одеяло. Она почувствовала холод и проснулась. В неплотно задернутую палатку тянуло сыростью. Было далеко за полночь, близился рассвет, а перед первой зарей мрак особенно густ и плотен.

Задергивая палатку, Настя на какое-то мгновение распахнула ее и в то же мгновение увидела, как за устьем пади, где-то внизу, вспыхнула зарница… Оглушительный взрыв повалил женщину на пол. Вне себя от страха Настя закричала, поползла к кровати.

Виктор вскочил, зажег свечу, быстро оделся. По табору неслись крики. К Виктору одновременно забежали Мосалев и Курбатов — оба раздетые.

— Я забежал к Лукьянову… Начальника экспедиции в таборе нет, — зашептал Курбатов.

— Костя, беги к дежурному, не выпускать из табора никого! А ты, Коля, подними китайца, он, кажется, в таборе, — командовал Разумов. Он понял, что произошло.

Виктор в темноте кого-то толкнул, выругался. Маячили фонари. Разумов кого-то догнал, вырвал фонарь и, только очутившись у палатки Лукьянова, понял смысл собственной команды: не выпустив людей из лагеря, он что-то найдет, какие-то следы, какое-то веское свидетельство.

Палатка была пуста, ружье и патронташ исчезли, постель стояла нетронутой. Запыхавшись, вошли Пряхин и Тушольский, за ними показался Курбатов и Ваня-китаец.

— Андрей Павлович, идемте к динамитке, — шепотом предложил Разумов.

— Ходи наша скоро, ходи, ходи, — торопил китаец.

Не отвечая никому на сыпавшиеся вопросы, они кинулись из табора. Около грибка стояли Костя Мосалев, Дронов, Акатов, Ганин, они сдерживали напиравшую на них шумную толпу шурфовщиков.

— Всем остаться в таборе, собраться в столовой. Андрей Федорович, произведи перекличку. Костя, помни! — закричал Разумов.

Решительная команда Виктора возымела свое действие, люди направились в столовую.

Светало.

Перед поворотом на тропу к динамитке их догнал верховой. Разумов узнал Жорку Каблукова.

— Товарищ управляющий, Ганин велел передать: может, вам сразу на рудник занадобится — вот конь. Такой ходкий, живо домчит. А тебе, Витя, Костя велел передать: люди все в куче.

Они осторожно двинулись к динамитке.

На месте будки зияла глубокая круглая воронка, на поляне виднелись расщепленные опаленные венцы, шагах в тринадцати от воронки валялся каркас крыши. На траве, раскинув руки, лежал вахтер, рядом валялся карабин. Виктор склонился над вахтером, оглушенным и потерявшим сознание.

Взрывная волна разметала выступавшую над землей землянку вахтеров, полузасыпала перевернутые нары. Из-под обломков доносился стон.

Жорка и Курбатов, раскидав доски, вынесли второго вахтера. Курбатов разыскал карабин и патронташ.

— Все ясно. Поезжай, Николай Сергеевич, — сказал Тушольский.

Пряхин тут же уехал.

— Эй, Курба, Разума! Наша знай. Ходи сюда! — раздался крик Вани-китайца. Он стоял на окраине поляны у зарослей и махал им рукой.

— Ну, мы пошли, товарищ управляющий. Никуда он от нас не денется, приведем тепленьким, — сказал Курбатов.

— Жора, распоряжайся тут за меня, — сказал Виктор и, вскинув на плечо карабин вахтера, побежал за Курбатовым.

Наперерез им скакал Петренко.

— Куда вы без хлеба-то?! — кричал он, придерживая у луки седла большой рюкзак.

Алешка живо спрыгнул с коня.

— Витя, Коля, возьмите меня с собой в погоню! Не могу, понимаешь, сердце горит, — хрипло бросал он и водил по лицам товарищей отчаянным взглядом.

Но Виктор отрицательно покачал головой и подхватил рюкзак с продуктами.

— Не берете? Эх, трын-трава, Гапка-крива! — вздохнул Алешка и низко опустил голову.

Вернувшись в табор, Алешка привязал коня у палатки Ганина, уселся на траву подле палатки и машинально стал перебирать струны попавшейся ему под руку балалайки. Лицо его было грустно. Мысленно он был с товарищами, которые пошли в погоню за врагом. Душа его изливалась в песне.

Из палатки управляющего появился Мосалев. Шурфовщики окружили его.

— Этот… язви его… ну этот Шевцов-геолог гробит и Андрюшку и Витьку, — взволнованно выпалил Костя.

— Как это гробит? За что?

— Так. Проглядели, мол, диверсанта. Ганина — вон из партии, Витьку — вон из прорабов и под суд, в тюрьму.

— Совесть-то у этого геолога есть? Слышь, голова!

— Кошки ее съели, совесть-то!

— Пошли, товарищи, к управляющему, надо в самом деле разложить петушки к петушкам, раковые шейки — к раковым шейкам… — Петренко решительно шагнул к палатке.

— Ступай, Алешка, ступай. Ждут там тебя.

— Федя! Акатов! Костя, да неужто и ты? Эх!..

Петренко сорвал и швырнул оземь кепку. Дронов молча поднял кепку, отряхнул и напялил ее на Алешкину голову.

— Не пыли, голова. Пойдем, ребята, послушаем: дело всем кровное, — как всегда спокойно и рассудительно заявил Дронов.

Один за другим разведчики вошли в палатку. Кто тут же сел на утрамбованный пол, кто остался стоять, кто примостился на краешек походной койки.

— Вы просто группируете факты против меня и прораба, — говорил раскрасневшийся Ганин. — И забываете, о чем вы же вчера рассуждали, товарищ Шевцов. Когда на гольце Лукьянов признался, что он сорвал поиски на Медвежьем, вы сказали: «Вот мужественное признание». А нам что было делать? Лукьянов — умный враг, — горячо говорил Ганин.