Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Если я скажу, что образ Ивана никогда не померкнет в наших сердцах, — это будет не совсем то. Просто я никогда не забуду вашего сына Ивана. Никогда! И пишу я вам все это, чтобы вы знали: он был достоин любви и уважения товарищей, он был достойным сыном Родины и своих родителей. Случаются на фронте чудеса. Вдруг возвращается тот, кого считали погибшим. С Иваном этого, к сожалению, не случится. Он погиб на Нарвском плацдарме, и я собственными руками похоронил его. И не могу не написать вам об этом. Совесть замучила бы меня. Я не обещаю вам и того, что после войны приеду в ваш город, в ваш дом, чтобы утешить вас. Во-первых, не знаю, останусь ли я жив, а во-вторых, понимаю, что никто и ничто никогда вас не утешит. Он был очень хорошим, очень…

Прощайте, дорогие отец и мать. Наши дела, как вы знаете, идут хорошо. Недалек тот день, когда вы услышите об окончательной нашей победе. И в этом будет доля заслуги и вашего Ивана. Он жил, чтоб одолеть врага. Он погиб за свободу нашей Родины, за нашу победу. Я постараюсь выжить, приехать к нам и проводить вас на могилу Ивана».

Это письмо я отправлю при случае.

Утешает одно: саперы наконец-то навели понтонный мост через реку. Теперь у нас есть и хлеб, и махорка. И Шура улыбается мне.

— Все молила, чтоб жив остался!..

Я вглядываюсь в тяжелые воды реки. Ближе к берегу они совсем багровые…

Мы сыты, и водки нам выдали двойную порцию. Сахнов налил мне и нашему гостю — инженер-капитану эстонцу. Мы чокнулись.

— За этот освобожденный кусочек Эстонии! — сказал я.

— И за вашу Армению! — добавил капитан. — Далеко она?

— Да вот же! — сказал я и похлопал ладонью по земле.

Мы по-братски обнялись и расцеловались.

Утомительное это дело — долго оставаться на одном и том же месте, пусть то будут хоть райские кущи. А мы к тому же и не в раю: зажаты на маленьком клочке земли, на растерзанном плацдарме. Лес, как ощипанная курица, смердит мертвечиной и кровью. В каждой пяди земли по пригоршне свинца и стали.

У амбразуры моего блиндажа из-под камня пробился зеленый росток, на верхушке стебелька засохшая кровь.

Чуть правее от нас город Нарва, разрушенный, разваленный, как Ани, как Малая Вишера, как Великие Луки… Наш Хачатур Абовян именно через Нарву ехал учиться из Петербурга в Дерпт, ныне Тарту. И Додохян [9] Додохян — армянский поэт XIX века. Автор знаменитой «Ласточки», положенной на музыку композитором Комитасом. тоже. Может, здесь впервые и зародилась-затрепетала «Ласточка»?

Карта у меня в планшете вся истрепалась. Но я ее не выбрасываю. Черные кружки на ней постепенно исчезают, я обвожу их красным — это значит, город освобожден. Много уже на карте красных кружочков, много. Третьего июля освобожден Минск. А вот и Вильнюс — через десять дней после Минска. Две столицы.

Сегодня девятнадцатое июля. Через пять месяцев и девять дней мне исполнится двадцать один год. Записи мои о возмужании.

Здесь словно в Араратской долине. Какая жара! Просто невыносимая. Влез в реку, с полчаса плавал, а вокруг, тут и там падают снаряды, взвиваются вверх фонтаны воды. Засекли, что ли, меня? Наверное.

Я выскочил из реки и босиком рванул к себе на позиции, где меня ждал Сахнов. Оделся — и к минометам.

— Приготовиться к бою!

Минометы радостно грохочут.

— Десятью минами из каждого ствола, о-гонь!

Мои солдаты ведут огонь очень умело. Это радует меня.

Минометы стоят в углублениях. Небольших, квадратных, но глубоких настолько, что не виднеются головы даже самых высоких ребят. Ямы эти соединены между собой узкими траншеями, такими узкими, что один человек еле протиснется через них. Траншеи и ямы укреплены досками. Все вокруг зелено. Блиндажи, землянки, траншеи и ходы сообщений кустятся зеленою порослью. Сверху ничего не заметишь. Сплошь одна зелень.

Каждый миномет должен обслуживаться шестью бойцами, но у меня их только по трое. И ничего, хватает. Один — наводчиком, второй — подносчиком мин, а третий ведет огонь. Заложит мину в ствол и, отведя руку, кричит:

— О-гонь!..

Мина, сотрясая миномет, вылетает из него и, оставляя за собой струйку дыма, уносится вперед и ложится в цель.

Из шести минометов мы яростно бьем по позициям противника. Шестьдесят мин в минуту прошивают расстояние от семидесяти метров до трех километров.

И вдруг из миномета, что совсем рядом со мной, не вылетела, а медленно, как змея из норы, выползла мина, шипя, упала на бруствер траншеи и задымила, дрожа и вздрагивая. Мы на миг оцепенели — а для испуга у нас просто не было времени. Я схватил дымящуюся мину и перебросил ее через бруствер.

— Ложись! — крикнул я и распластался на дне окопа.

Грохотом ударило в уши. Слава тебе, господи, пронесло! Кто-то сверху весело крикнул:

— Что это вы там в прятки играете?..

Ерин это. Он уже подполковник. Смеются не только его узкие глаза, но и губы, и даже выдающийся вперед животик. Я доложил обстановку и рассказал о происшествии.

— Мина полностью не воспламенилась и чуть было не унесла нас четверых на тот свет.

— Бывает. А новость слыхали?..

— Какую новость?

— Вчера, двадцатого июля, совершено покушение на Гитлера.

— Подох?!

— К сожалению, нет, — Ерин вытащил из кармана табак. — Жаритесь тут?

— Река близко, иногда и купаемся.

— А вот это я запрещаю! — нахмурившись, сказал Ерин. — Немцы спускают в реку плавающие мины. Можно подорваться. А Гитлеру везет, сучьему отродью. В портфель ему мину подложили. Так она разорвалась раньше, чем он его взял в руки.

— Видно, бог специально для нас его бережет, чтоб мы кокнули Адольфа Гитлера.

— Наверно, но было бы лучше, если бы он уже сейчас подох. Многое бы изменилось в мире. И война бы раньше кончилась.

Новость хорошая. Значит, остаются все же в Германии люди, желающие Гитлеру смерти. Жаль только, что не удалось его уничтожить. Ведь если война продлится еще год, значит, погибнут еще миллионы, и в их числе, может, я, Сахнов или этот добродушный Ерин.

Ерин ушел к пулеметчикам. Я долго смотрел ему вслед. Он казался мне богатырем.

Покушение на Гитлера не удалось. Наверное, все заговорщики уже повешены. А вот моему соотечественнику Согомону Тейлеряну в свое время в том же Берлине удалось покушение. Прямо на улице, идя следом за Талиат-пашой, он окликнул:

«Эй, Талиат, обернись, я армянин!..» И всадил пулю в похожую на дыню голову паши. Того самого паши, который вместе с германским кайзером Вильгельмом задумал уничтожение армянского народа. И свершилось это преступление века в пятнадцатом году. Резня и геноцид армян были деянием тех, кому наследовал Адольф Гитлер, — Талиат-Вильгельм середины века. Не люди это, а порождение дьявола.