Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Жара невыносимая. Сахнов не успевает носить мне кипяченой воды, я тут же выпиваю ее. Вина бы сухого выпить, но где его взять? В бытность мою учителем мне частенько приносили из соседнего винодельческого села Маганджух вино. Маро журила меня:

— Пей меньше, не то…

— Не то уйдешь от меня? Так уходи, хоть сейчас!..

Маро плакала. Я смеялся над ней. А чего я вдруг вспомнил Маро? Ведь забыл же ее! Совсем забыл, как забыл вкус воды из студеного родника, что бил возле нашего дома. Здешняя вода отдает болотом.

Сегодня двадцать второе июля. Через пять месяцев и шесть дней мне исполнится двадцать один год. В записях моих изнурительная жара.

На позициях все тот же грохот. Всего неделю назад замаскированные землянки сейчас уже кустятся зеленью. На одной из веток даже два желтых бутона проклюнулось. А вот выпустил листья-стрелы щавель. Ужасно хочется пожевать свеженького конского щавеля, но я не срываю его. Пусть растет, ведь только-только свет увидел. Ночью ребята нарубили веток в лесу, метров за триста от нас, и вот сейчас маскируют траншеи и окопы на наших новых позициях, чтобы враг нас не обнаружил. Здорово помогают нам деревья…

У меня вдруг зарождается мыслишка, от которой я начинаю смеяться. «А впрочем, зря смеешься, человек, — говорю я сам себе. — Это, может, и разумно, что ты задумал написать письмо своему будущему потомку».

И вот пишу:

«Дорогой мой сын, здравствуй. Вот тебе уже и два года, и ты кое-что разумеешь в этой жизни. Так знай же, что твой отец сейчас на войне, бьется с фашистами. Я тут, конечно, не один. Если кто-нибудь спросит, где твой отец, отвечай смело: воюет за Родину, против ненавистных фашистов…

«Ну и что ж, что воюет?» — спросят тебя.

«Воюет и победит! — отвечай ты. — Потому что он не один и, как все наши воины, любит Родину. И пусть, сынок, это письмо лежит у тебя в колыбели до моего возвращения. Если я вернусь жив и здоров…»

«Если вернешься? А почему ты можешь не вернуться?» — спросишь ты, сын мой.

«Как сказать? Вернусь, конечно. Но все может быть, здесь ведь война, фронт… И люди здесь погибают».

Я воюю против врагов нашей Родины. Я очень люблю свою землю, сынок, вот эту землю и это небо. Я гражданин страны, имя которой превыше всего для меня. Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик.

И ты, сынок, люби нашу Родину, с первых шагов своих люби. Без этого, сынок, жизнь не имеет смысла, а человек — души. А я хочу, чтобы у тебя была большая душа, как у моих товарищей-солдат, сражающихся в этих укрытых ветками окопах. И еще, сынок, я хочу, чтоб ты стал военным, слышишь? Эта война кончится нашей победой, потому что дело наше правое. Но на этом не все войны кончатся. Когда-нибудь может снова случиться война. И пусть ты будешь готов защищать свою Родину. Когда-нибудь…»

Что это Сахнов волоком тащит по траншее? А, ящик с минами. Значит, привезли наконец. Я помогаю ему донести, и он тут же поворачивается, чтоб уйти за следующим ящиком, но я его останавливаю:

— Давай покурим. И отдохни немного… Знаешь, что я пишу?

— Вижу, что письмо.

— Да, но кому?

Сахнов пожимает плечами. Он запыхался от усталости и курит неохотно, равнодушно.

— Сыну я пишу!..

— Какому еще сыну? — изумляется Сахнов. — Вы ведь даже не женаты.

— Да, но я пишу своему будущему сыну.

Сахнов внимательно всматривается в меня: уж не тронулся ли умом?

— От кого же у вас будет потомство, сын?..

— От Маро. Она меня ждет.

— А Шура?..

Я невольно вздрагиваю и прячу глаза.

— Конечно, может, и от Шуры. Но так или иначе, у меня должен быть сын. А почему бы ему не быть, батько? Почему?..

— Э-эх, сынок! — вздыхает Сахнов. — Да разве я против! Только ничего-то я не понимаю. Как это получается: человек еще и не женился вовсе, а уже пишет письмо сыну. И ведь не известно еще, выживет ли. Оно конечно, не нам гадать, может, и выживете. Но при чем тут сын, и как это вообще…

Он смолкает, а потом снова продолжает тоном человека, смирившегося с бедой:

— Ну что ж, читайте, послушаю, если вам хочется.

Я читаю ему письмо и чувствую у себя в голосе какую-то предательскую дрожь. Кончаю читать, поднимаю взгляд на Сахнова, а у него глаза полны слез. Я обнимаю его.

— Чего плачешь-то?

— Не смеяться же, — вздыхает он. — Вы такой еще молодой, а какую заботу на плечи взвалили, уж и сына задумали заиметь, вон судьбу его даже решаете…

— Ты считаешь это сумасшествием, Сахнов?

— Нет, почему же? Радуюсь за вас, молодых. Хорошее поколение. И нам с вами будет легче…

Он тяжело поднялся с места.

— Пойду-ка я за своим грузом.

Я еще продолжил письмо. Писал, писал. А потом взял да и разорвал его. У всякого письма должен быть адресат. Мое письмо не имеет адресата. Нет у меня сына, и Маро так далеко от меня.

— До свиданья, сын мой!..

Старшина роты принес хлеба. Раздал его по взводам, а там еще и по расчетам поделили, на каждого солдата. Дают не на вес, а на глаз. И так наловчились, что точно подгадывают — хоть взвесь для проверки. Хлеба теперь хватает, солдаты мои даже сушат, на черный день. Много их было, но боятся люди, что и впереди еще немало будет черных этих дней.

Маленькая ручонка тянется к старшине. Просит хлеба:

«Дай и мне…»

Я закрываю глаза. Да ведь это же мой сын, мой будущий сын. Маленький еще, а пришел. Помочь отцу своему, воевать пришел. А Сахнов не верил, что у меня будет сын. И зачем только я разорвал письмо? Вот бы отдал сыну, он прочитал бы…

Решил сходить на могилу Филиппова. Это недалеко от моих позиций, шагов сто к реке спуститься, на злополучном плацдарме. Я ведь своими руками зарыл Ивана. Попробовал было еще и камень найти, большой, плоский, чтобы по нашему, армянскому, обычаю положить на могилу, но камней здесь нет. Пришлось только надмогильным столбиком ограничиться с именем Ивана на нем.

Могильный холм порос диким клевером. Клевер еще не расцвел. И Иван тоже не успел расцвести, так и сгинул, бедный…

— Прощай, Иван!.. Мы уходим с этого плацдарма. Уходим на переформирование. Потом снова вернемся на фронт. Но, конечно, уже не сюда. Ты, друг, почаще подавай голос из-под земли, чтоб могила твоя не забылась.

И вдруг мне послышался голос Ивана:

«Какие новости?»

Меня не испугал этот замогильный голос, обрадовал. Да и кто это выдумал, что все похороненные мертвы?..

— Новости хорошие, Иван, — сказал я чуть громче, чем хотелось бы. — Наши успешно наступают. Уже вступили на землю Польши. И, знаешь, Львов уже тоже освобожден, и Брест. Помнишь, Иван, сорок первый, когда Брест в полном окружении месяцы защищался горсткой людей?

«Помню. Так защищаются только боги».

— Ты видишь их?