Олег Кириллов - Стремнина

Напиток был теплым и невкусным, поэтому Любшин встал и ушел снова в зал. Здесь было душно и шумно, сновали люди, озабоченные аэрофлотским расписанием. Садились одна за другой старые «Аннушки», прилетевшие из районов, у выхода на посадку толпились возбужденные провожающие, возле дверей, выходящих на привокзальную площадь, хмуро переговаривались таксисты: пассажиры мимо них мчались к троллейбусам.

Если бы кто-нибудь спросил у Любшина, как ему живется-работается с Турановым, он навряд ли смог бы ответить что-либо однозначное. Завод с приходом Ивана Викторовича стал работать гораздо лучше, тут сомнений не было. Даже годовой план вытянули, на что, практически, не было надежды. Но Любшина постоянно тревожило одно из качеств директора: ну хорошо, рискнул, пошел напролом, поставил все на доброе свое имя, на репутацию — вышло, победил, доказал. И тут же снова риск, снова замах на все сразу. Не то чтобы Любшин был перестраховщиком, нет, возраст еще позволял рискнуть, попробовать себя на крепость, на выносливость, но нельзя же сразу ставить все, что имеешь. Надо быть стратегом, надо уметь рассчитать, а Туранов хватал все, что удавалось. Едва вытянули план на божьих сто и два десятых процента, а директор уже созывает актив и требует прибыли. Снабжение не обеспечено, есть опасение, что будут срывы, а он режет себе путь к отступлению: в присутствии первого секретаря обкома заявляет, что будущий год предприятие закончит с прибылью. И мощностей расширять не будет, а все получит за счет производительности труда. И это при тысяче с лишним народу. Нет, все можно, но только будь же осторожнее, тут же твое доброе имя, в которое наконец поверили люди. А если срыв, и не по твоей вине, а из-за какого-то дяди, который в срок не отгрузит материалы, что тогда? В зале была овация, да только будет ли она в будущем году, когда начнут подводить итоги?

И все же оставалось неизменным одно: восхищение Турановым. С ним невозможно было работать вполсилы. С ним либо оставались, либо уходили от него. Но те, кто оставался — те принимали условия Туранова. А условия эти были нелегкими. Начальники цехов теперь отвечали не только за производственный процесс и воспитание подчиненных. В каждом строящемся доме начальник цеха отвечал за один из подъездов. Ежедневно он должен был начинать рабочую смену именно с этого подъезда. Утрясание взаимоотношений со строителями, обеспечение рабочей силой, техникой, благоустройство. Голова шла кругом от таких обязанностей. Поначалу кое-кто ворчал, а теперь уже привыкли. Туранов умел находить в людях какие-то скрытые возможности, о которых не подозревал сам подчиненный. Теперь настроение руководящего звена определялось настроениями снизу: попробуй скажи о директоре завода дурное слово — пожалеешь. За полгода заселили три дома, на сдачу которых не было никаких надежд. Теперь директор на коне.

Угораздило простыть. Сейчас самое горячее время. Главный инженер поехал в «Рассвет», надо бы с ним вместе прикинуть, что к чему. Целый колхозище отхватили. Свыше семи тысяч гектаров земель. А ну как не совладают с такой махиной?

Сомнениям позволял появляться только в минуты раздумий. Днями в обкоме спросили: «Ждите решения. Однако, товарищ Любшин, еще раз к тебе вопрос: хорошо ли обдумали с подсобным хозяйством? Имейте в виду, сейчас вам трудно представить весь комплекс вопросов, связанных с новой ношей для завода. И основной аспект — социальный, политический, если хотите». Ответил твердо: идем на это дело не вслепую, заручились поддержкой коллектива, обдумали все детали, согласовали ближайшие мероприятия с заинтересованными ведомствами. А сам потом размышлял: ох непросто все, непросто. Только машина уже запущена, сомневаться поздно, нужно работать.

С болезнью пропустил очередное заседание совета бригадиров. Принесли ему протокол домой. Не забыть бы почитать внимательно. А вот директор успел и здесь побывать. Прямо с заседания на самолет — и в Москву. До этого речь громыхнул, как всегда без текста и тезисов.

Если признаться себе, то есть у него, Любшина, какая-то зависть к Туранову. Так уж случилось, что стал партийным работником, а готовился быть инженером, и учиться сложной житейской науке пришлось на ходу. И в общении с людьми хотел бы так разбираться в их душах, как директор завода. Все ему удается. Все получается у него. И быть рядом с такой махиной, как Туранов, — это не только ответственность, но и честь. Уж что-что, а это Любшин понимал прекрасно.

— Так что там со Свердловском?

Девушка в справочном отвечала ему на этот вопрос уже не раз. Глянула в свой список:

— Ждем… Да вы не волнуйтесь, скоро будет рейс.

Ждать, ждать. Вчера зашел к нему Селиванов, заместитель директора, человек, помнивший еще первый этап директорской деятельности Туранова, как-то удивительно мирно переживший все реконструкции и перемещения, умевший делать на заводе почти все — даже обхаживать упрямых поставщиков — и знавший все секреты общения с ними. Посидели за чаем, и Селиванов, осторожно передвигая на шахматной доске слона, вдруг сказал:

— А я реформ не люблю… Нет, ты пойми меня правильно, Станислав Иванович, я уже жизнь за пятьдесят разменял и вот что тебе скажу: вот сколько раз на моей бытности пытались мы опередить естественное развитие событий, сколько гнали галопом будущее, чтоб в рай сразу, столько мы в лужу и садились. Экономист я, понимаешь, экономист. Меня не убедишь красивыми речами, мне цифирь подавай.

— Так что ж тебе еще? Цифирь и есть. Выбрались из завала. Разве плохо? В кои веки план дали, людям квартиры…

— Да я ничего. Вот что через годок будет? Завод, он, понимаешь, не резиновый. В него все амбиции не уложишь.

— Таинственно что-то ты заговорил, Иван Степанович.

— А, ладно… Так ты помнишь свое обещание, Станислав Иванович? Оля у меня, дочь, в положении, а парень ее, муж то есть, в десятом цехе у нас. На очередь поздно стали. А я на заводе уже двадцать лет. Им бы квартирку в новом доме, а я готов свою трехкомнатную сдать и на меньшую площадь пойти. Поддержи перед директором.

— Помню, Иван Степанович, поддержу, хотя, честно говоря, есть во всем этом какое-то, понимаешь, ну… да ты сам чувствуешь, что тебе говорить?

— Да я б ничего, да дочь в положении. Так бы оно можно было еще потерпеть. Но вот беременность.

Пообещал, а душа к этому делу не лежала. Представил себе напряженное лицо Туранова: каждый раз, когда кто-то из руководящих работников обращался к нему с подобного рода вопросами, оно будто каменело. Обычно директор говорил: «А чего ко мне? Иди в профком, в общественные организации. Не член профсоюза, что ли?» Сам мог бы в новом доме отхватить жилье что надо, и слова бы никто не сказал, так нет, пошел в городскую квартиру, освободившуюся после переселения, сейчас ремонтирует. А квартира-то и в месте шумном, и дом дрянь, и планировка не из лучших.