Олег Кириллов - Стремнина

— Не подлизывайся. Все равно не согласен я с твоей идеей. Лопнет она все равно. Лет через пять заберут от тебя колхоз, вот попомнишь мое слово.

— Поглядим. Так ты мне все ж не ответил: когда твои строители начнут ошибки поправлять? Имей в виду, этих объемов с тебя никто не снимет. Они по отселению идут, а не по моей идее. Целевые ассигнования были, а твои пенкосниматели…

— Ладно, разберемся. Тогда и отвечу.

— Когда приехать?

— Созвонимся.

Они обменялись рукопожатием, и Туранов вышел на улицу. Солнце пригревало, и снег на крыльце райкома уже начал полегоньку стаивать. В машине было душновато, и он чуток опустил стекло. В Лесном уже две недели работали заводские, потому что к осени кровь из носу нужно смонтировать два телятника, без этого расширять поголовье крупного рогатого скота было бесполезно. А у Туранова уже был выверенный расчет на будущее, и менять его он не собирался. Что ж, от Гришина твердого слова не удалось добиться в этот раз, подождем. Ишь, Фома неверующий. Ну ничего, глянешь через год на положение дел. Тогда оно виднее будет.

Он, в очередной раз в жизни, поставил все достигнутое на это никому еще не известное дело. Да, есть подсобные хозяйства у многих предприятий, но все это цеха, фермы, птичники. А вот как быть с громадиной в семь тысяч гектаров угодий с несколькими селами, с проблемами, накопившимися за столько лет? И что тут важнее: побыстрее дать ли рабочим завода масло, мясо, другие продукты или же начинать все с азов и строить жилье, клубы, создавать быт и культуру, школы, медпункты? Как определить очередность задач, потому что он прекрасно отдавал себе отчет в том, что совсем не исключен его очередной уход с завода. Уж сколько недругов у него, даже не затронутых им, а озлобленных просто потому, что сами они не могут вот так взять и поставить свое благополучие и привычные житейские блага на риск. Человек создан существом осторожным, ему чужда безоглядность, даже если он окончательно уверен в своих возможностях. Это-то его и губит. Бескрылость руководителя — это то же самое, что бескрылость птицы. Когда-то он преодолел этот страх и теперь не хочет больше помнить о нем. Не хочет. Уже когда подписали все акты передач подсобного хозяйства, и председатель заказал новую печать, и на его кабинете повесили другую табличку, Туранов понял, что теперь все не абстрактно, что теперь все предметно, и если раньше он отвечал за промышленную громадину со всеми ее проблемами, то теперь этот груз стал вдвое тяжелее. Все сбылось, все стало точно так, как он планировал. Но как оно будет дальше? Не сорвется ли он? Ведь столько обещано. И не придется ли, как было когда-то, сдавать ключи от кабинета, уходить от любимого дела и годами ждать своего часа? Нет. К этому он шел всю жизнь. Замысел рождался не как фантазия, а как высчитанное, осмысленное дело. Теперь надо стоять. Чтоб не согнуться, чтоб не сбиться. Если он исполнит свое дело… А ведь нет сомнений. Силушка-то бродит еще и в руках и в мыслях. И на заводе только прикоснулся к преобразованиям. Он еще такое завернет.

Солнце наотмашь било сквозь полуприкрытые веки.

Фильм был совсем неинтересный. Подпрыгивали на берегу теплого моря под ритмичную музыку энергичные девицы, раскручивался сюжетик вокруг милой особы, обманувшей всех своих друзей и любимого мнимой беременностью для того, чтобы испытать крепость его чувств. Было даже не смешно из-за всех нарочитых кульбитов сценариста и режиссера, и Эдька уже начал подремывать в кресле. Однако телевизора не выключил, потому что иначе было бы совсем тихо, а он не переносил тишины и даже спать ложился, включая радио. Надя уже неделю не появлялась, а он не звонил, уже привыкнув к этим, время от времени появляющимся паузам. Иной раз ему казалось, что он просто-напросто участник какой-то игры, но стоило минуть паре недель без ее звонка, и он начинал томиться, искать способов поговорить с ней, а когда она приходила — бывал искренне рад. Уже давно примирившись с мыслью о возможном браке, он пытался не думать о ее прошлом, о том, что еще не так давно бесило его. В чем-то он преднамеренно шел на самообман, доказывая себе, что половина браков, считающихся счастливыми, — повторны, что психологически это оправданно и что эта статистика им где-то вычитана. Верный своей привычке не задумываться над самыми сложными вопросами своего бытия, он считал, что все всегда образуется само собой, стоит только подождать. Несколько раз он чувствовал приближение разговора на тему их взаимоотношений и уже заранее ощетинивался, готовый отстаивать свою самостоятельность и независимость, и у Нади хватало здравого смысла откладывать назревшую уже давно беседу. Был он ей за это благодарен, но паузы между ее посещениями становились все значительнее и длиннее. То ли готовила разрыв, отвыкая от него, или давала понять, что пора принимать какое-то решение.

Тренькнул звонок. Эдька встал, набросил на плечи рубашку. Скоро девять. Кого бы это так поздно?

На пороге стояла Надя. Чудеса. Он смешался, устыдившись стоптанных шлепанцев, в которых она никогда его не видела.

— Проходи…

— Я не одна.

Из-за ее плеча выдвинулся коренастый мужик в шубе и шапке пирожком. Холеные щеки, терпкий запах дорогого одеколона («Миф», десять рублей за флакон). Только теперь Эдька понял, что и визит Нади был не совсем добровольным, во всяком случае, улыбки на ее лице не было, а глаза то ли заплаканны, то ли от мороза так?

— Проходите, пожалуйста. — Эдька пропустил гостей в комнату, принял у них шубы. Мужик при первом более детальном рассмотрении оказался плотным, коротконогим, с седыми волосами ежиком, с аккуратно подстриженными усами щеточкой. Лицо ухоженное, чисто выбритое. Портили его глаза: злые, внимательные глаза человека, готового к драке, и фиксирующие абсолютно все движения противника. Когда он сел в кресло, на колени уложил шикарную кожаную папку, неестественно пухлую, со значком-монограммой. Надя не села в предложенное ей другое кресло, отошла к окну, всем своим видом показывая вынужденность нынешнего визита. Едва были сказаны первые слова, как она встала перед собеседником и сказала сухо и коротко:

— Я пойду.

Все это было непонятно Эдьке, и он, поглядывая на гостя, видимо расположившегося в кресле надолго, пошел снова к двери. Надя набросила шубу на плечи и выскочила на лестничную площадку, так и не пояснив ничего. Он окликнул ее, встав в дверном проеме, но она уже сбегала вниз по лестнице, и полутемный коридор ответил ему лишь эхом собственного голоса и стуком входной двери.

Оставалось вернуться в комнату и узнать, чего же хочет от него спутник Нади. В общем-то, Эдька начинал понимать кое-что, но все это было неясно и требовало пояснений.