Олег Кириллов - Стремнина

Николай разобрал одну рессору. Хотелось передохнуть чуток, уж и силы не те, что раньше, да и перекурить захотелось. Прислушался: в яме Костя вполголоса напевал что-то. Вспомнил его упрек, усмехнулся: слова для него всегда слова, а вот в поступке Николая увидел Костя твердую уверенность, убежденность даже. Когда шли вечером домой, Сучок сказал:

— Ты меня, Коля, вот чтоб я сквозь землю провалился, с каждым днем все больше удивляешь. Ну ладно, другой кто стал бы громкие слова говорить, тут ясно, а вот тебя сколько знаю… Чего это тебя на такое понесло?

— Значит, время пришло.

— Это тебя как понимать, вроде ты намекаешь, что энти самые могут на нас того… кинуться?

— Вот, чтоб они не кинулись, и говорю такие слова.

— Тот самый… как его, гляди, тебя испужался, да энтот ихний президент.

— Меня ему пугаться нечего, а вот если узнает он, что каждый у нас в стране вдвое лучше работать стал — задумается.

— Его не работой пугать надо, а чем полагается.

— Вот-вот, а это самое чем полагается и будет, когда каждый из нас подумает, да перекуров меньше делать станет, да побрехаловки пореже устраивать в рабочее время.

К пяти пришел Кулешов. Переоделся, взялся за вторую рессору. Ребята у соседних машин поглядывали в его сторону. Вадик подошел, покашлял:

— Это когда ж вас, Анатолий Андреевич, в слесаря перевели?

— Да вот помочь решил. Свои дела закончил, а у вас еще рабочий день, вот и подсобить надумал. Сейчас Николаю Алексеевичу помогу рессору разобрать, могу и тебе помочь. Кстати, ты чем сейчас занимаешься?

— С зажиганием что-то, — промямлил Вадик.

— С утра ведь занимаешься… Ладно, сейчас я погляжу.

Кое-кто уже начал верстаки прибирать, поглядывая на Кулешова и Николая. Вылез из ямы Сучок, подошел к Рыбалкину:

— Ты что ж, Ваня? Уже навострился?

— А что? У меня баня нынче. Батя с обеда топит.

— Не бойся, не остынет.

— Я свое сделал. Шабаш.

— Ну иди, парься.

Кузин тоже поглядывал на часы, но Кулешов копался в моторе, требовал то ключ, то монетку для зачистки контактов, и Вадик вертелся, тревожился, притопывал сапогом, но уходить было нельзя. Мужики, вострившиеся по домам, теперь двигались как бы замедленно, выжидая, чем все кончится, потому что уходить сейчас было просто неловко. И Рыбалкин, уже переодевшись в чистое, чего-то задержался, нервно покуривая у двери, перебрасываясь с Крутилиным короткими фразами. Наконец стрелка часов остановилась на шести, и тотчас же со двора гулко ударили в рельсу.

— Чего это? — Костя забеспокоился, стал кожух натягивать, но ударов больше не было, и Кулешов, выбравшись из кабины «К-700», пояснил:

— Шабаш, ребята… Вот после удара в рельсу рабочее время будет официально кончаться, после этого законно иди домой.

— А без рельсы незаконно? — Это Вадик.

— Выходит, незаконно. — Николай вытер ветошью руки, отодвинул незаконченную рессору, улыбнулся. — Ну, чего бычишься, Ваня?

Рыбалкин у двери махнул рукой:

— Всё воспитательные моменты, дядь Коль. Как с лампочкой на наждаке. Не надоело?

— Значит, понял. — Рокотов стоял у умывальника и тер пемзой ладони. — Тогда совсем ладно, Ваня.

— Значит, Филимонов Василий Михайлович, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения, русский, женат, детей не имеет, работает шофером грузовика… Та-ак. — Нижников глянул на сидевшего перед ним человека. — Вот что, Василий Михайлович, мы вызвали вас просто для беседы. Если пойдет разговор прямой и честный, опасности для вас он не представляет, мы хотим кое-что узнать об интересующем нас человеке. Если же вы сделаете попытку крутить, это ни к чему хорошему для вас не приведет.

Эдька глядел на Филимонова со стороны, пытался определить линию его поведения. По-хорошему надо бы не так, надо б сходить к нему домой, попытаться найти общий язык, тем более что Корнев был, как сказали ему попутчики, не в чести у Филимонова. Но времени было в обрез, назревала, как полагал Эдька, поездка в Новинск, а без результатов сегодняшнего разговора он знал, что Семенов не подпишет ему командировку. Нижников тоже был сторонником прямой беседы с Филимоновым, тем более что милиция характеризовала его как хулигана, выпивоху, но воровства за ним не числилось и участковый даже считал, что такого за его подопечным быть не может в силу крайней осторожности поступков последнего после возвращения из заключения.

Когда Филимонов вошел в кабинет Нижникова, Эдьке показалось, что он дольше, чем полагалось бы при нынешней ситуации, задержал взгляд на нем, Рокотове. Может, узнал по Бирючу? Только навряд ли? Когда он грузил бревна, Филимонов был метрах в тридцати, а когда проезжал мимо него грузовик «кэпа», Эдька сидел в глубине кабины и тоже не мог быть увиденным. И все ж не хотелось Рокотову, чтоб Филимонов потом кинулся с претензиями к бывшим попутчикам Эдьки. Не столько из-за «кэпа», сколько ради Миши.

— Это про что ж мы с вами балакать будем? — поинтересовался Филимонов и глубже засунул руки в карманы поношенной кожаной шоферской куртки. — Навроде грехов за мной не числится, если выпиваю, так дома, на улицу потом не выхожу. Жену не мордую, зарплату всю до копья выкладываю. Ажур.

— Верно, — сказал Нижников, — верно все говоришь, Филимонов. К тебе вопрос про другое. Какие такие коврижки связывают тебя с бывшим директором Дворца культуры Корневым? На чем вы общий интерес нашли?

Эдьке показалось, что Филимонов дрогнул. Во всяком случае, кровь прилила к его щекам, а пальцы выдернутой из кармана руки забарабанили по колену.

— Ну? Лучше б сказать все как было, Филимонов. — Нижников сделал вид, что разглядывает какую-то бумагу, даже лист перевернул. — Дело нехорошим пахнет, Филимонов, а так как это не по твоему репертуару, будем так определять пока положение дел, возникла мысль поговорить с тобой без всяких хитростей. Напрямую, как говорят. Так я еще раз формулирую свои вопрос: что за дела связывали вас и почему вы расстались не по-хорошему?

— Козел он… — буркнул Филимонов, — козел, и отец его козел, и все в родне его до десятого колена козлами были.

— Понятно, — Нижников вновь заглянул в бумагу, которая лежала перед ним. — Вот что, Филимонов, а нельзя ли быть поконкретнее? Как вы познакомились?

— А никак. Пришел он ко мне.

— Домой?

— На работу.

— Так. Пришел он к вам, и что за дело у него было?

Тут Филимонов замолчал надолго. Эдька сидел сбоку и видел, как напряженно гнал он свою мысль, подстегивал, пытался анализировать, сбивался и встревоженно поглядывал на прокурора. Нижников не торопился, вопроса не повторял, только записывал что-то свое, иногда поднимал глаза, тогда Филимонов начинал ворочаться на стуле, вздыхать, искать что-то взглядом на потолке.