Олег Кириллов - Стремнина

— Вот что, Филимонов, у меня со временем не так уж густо, — сказал прокурор, — ты уж соображай быстрее.

— А покурить можно? Выйти чтоб… Я в коридоре посмолю.

Нижников глянул на Эдьку. Тот кивнул.

— Ну что ж, иди, понимаешь, отравись никотином, — сказал Антон Матвеевич и встал из-за стола. — Минут десяти тебе на сигарету сполна хватит. Вот в половине одиннадцатого и заходи, Филимонов.

Когда они остались одни, Нижников сказал:

— Сейчас начнет мараковать насчет того, что ему лично угрожает в этой истории. Если замкнется — плохо.

— А что ему лично может угрожать? Самое большее, что он сделал — это возил Корнева — раз, помогал ему грузить — два, да и то сомневаюсь, что в погрузке он участвовал. На это дело Корнев кого попало не возьмет, а уж если взял бы, так за молчание потом не пожалел бы многого.

— Может, и так.

— В общем, Филимонов, самое большее, может дать нам повод для углубленного допроса Корнева: зачем он пользовался «левой» машиной, а не нанимал грузовик официально? Почему не признавался об этой поездке раньше? Как сопоставить его визит с последующим разграблением вагона? Вот и все.

— Может, и все, только волнуется что-то он.

— Значит, есть смысл допустить, что в погрузке он участвовал?

— Не знаю. Я тут сейчас, понимаешь, про другое думаю.

— Про что?

— Как кресла ломались? Это что ж, в контейнере их били? Нет, такого не может случиться. Значит, вынимали из контейнера, били, потом опять складывали? А?

— Так-так, погоди, Антон Матвеевич. Мебель была в больших деревянных ящиках…

— Я ж тебе говорю, в контейнерах.

— Нет, погоди. В деревянных ящиках. По десять кресел в каждом. Было разбито шесть ящиков в одном вагоне и четыре в другом. Так?

— Ну?

— Действительно, чтобы разбить их, эти самые кресла, их нужно было вытаскивать, а потом опять складывать. Ну и умница же вы, Антон Матвеевич… Я б не додумался.

— Вот-вот, а туда же еще? Сыщик.

— Тут не одним человеком обойдешься. Тут ясно — группа работала.

— А может, и одного хватило.

— Как так?

— Погоди, что нам сейчас твой Филимонов выкатит?

— Что-то он долговато курит. Не удрал?

— А какой ему смысл? Зачем ему неприятности?

Филимонов зашел в кабинет твердой решительной походкой, сел на стул перед Нижниковым, смахнул назад длинные сальные волосы, сбившиеся на щеки.

— Я, просто чтоб ясно было, товарищи прокуроры, надумал все как есть рассказать, потому как мне нету охоты за того самого козла баранки вертеть. Могу сам… а если желаете, то по вопросам могу. Но самое главное, работаю хорошо, драться боле не хочу и, даже коли какой прискипается, ей-богу не бью. Словами все, хоть характер у меня вспыльчивый и в детстве за поведение «тройку» имел. Так училка и ставила, хоть и не всегда я баловался. А решил я про все признаться, потому что моей личной вины нету, и даже когда залез туда, так я того козла предупредил, что пломбу нехай сам срывает.

Нижников быстро глянул на Эдьку, тот уже начал писать протокол.

— Стоп, Филимонов, давай по порядку. Как я тебя понял, речь идет о тех двух вагонах, которые на Бирюче стояли?

— Во-во… Он пришел ко мне и говорит: четвертной взять хочешь? А кто его не захочет? Дурной, что ли? Спрашиваю: что делать? А он говорит: поедем в Бирюч, там вагоны стоят. Надо туда зайти и сломать несколько ящиков. Можно ломом, можно топором. Ну, я, понятное дело, говорю: с вагонами дела иметь не хочу, потому как история эта дюже крепко сроком пахнет. Если, говорю, ты сам пломбы сорвешь — я с моим удовольствием могу там покурочить что хошь. Он выматерился и говорит: ладно, плачу тебе сотню, только чтоб с пломбами сам. А я что, дурной? Тыщи, говорю, плати, я на такое не согласен, а коль про сотню сказал, значит, на сотне и сговорились. Поехали туда рейсом, загрузились, он и показал те самые вагоны. Нарочно задержались, чтоб к темноте, ну, он пошел и сковырнул пломбы. Потом вернулись на трассу, за речкой, значит, он и говорит мне: ты вот что, меня здесь высаживай, вот тебе четвертак, разворачивайся и дуй назад, в Бирюч, вернешься — остальное получишь. Рассказал, какие ящики бить, ну и вылез. Я, когда развернулся, углядел там еще «Жигули»… Да, синие «Жигули». Там козел сидел в ондатровой шапке. Так вот этот… сел в «Жигули», и умотали они в город.

— А ты поехал в Бирюч?

— Ну ясно.

— Какие ящики тебе велено было разбивать?

— Он сказал, что на каждом ящике, который надо бить, должен быть лоскутик. Тряпочка на уголке. Какого цвета — все одно. Надо было сбить доски, развалить ящики и покурочить топором все, что там есть. А я не в дураках, я одни доски посбивал топором, и все. Еще лоскутики собрал.

— Пошуровал в обоих вагонах?

— Ясно, как договаривались. Я ж не знал, что он козел.

— И во сколько же времени ты управился?

— А что управляться? Минут за двадцать все и порешил.

— В темноте?

— Да нет, фонарик был.

— Ну и что ты там увидел в ящиках, когда доски сбил?

— А что, кресла поломанные.

— Поломанные? Ты это точно видел?

— Так я ж не слепой… Я глянул и думаю: ах ты ж козел, ты меня вот куда втравить вздумал? Хотел бросить все это дело и смыться, да подумал: все одно, раз залез, исполню заказ, только тихо, чтоб не обвинил меня потом. Вечером позвонил ему по телефону, который он дал: так, мол, и так, говорю, дело сделано, давай деньгу. А он мне и толкует: я, дескать, с тобой в расчете, ты свое получил, а ежли будешь вякать, так помни, что пломбы ведь тоже на тебе. Тут я, ясное дело, взбеленился: ах ты ж гад, думаю, хочешь мне пришить что попало, хотел пойти его сразу заложить в милицию, да подумал потом, что все одно вы его прикроете, не может такого быть, чтоб выкрутился. Так, видать, и вышло.

Эдька едва успевал записывать. Нижников торопился с вопросами, опасаясь, что может наступить момент и Филимонов замкнется.

— Звонил когда?

— Я? Да ночью уже. Когда вернулся.

— Он сам ответил или кто другой?

— Сам. Я тоже подумал, что тот фрайер должен быть у него. Даже проехал до его двора. Нет, «жигуленка» синего я больше не видел. Жаль, номер не засек. Я ж думал, что он человек, а не мокрица.

— Ну а увидеть его тебе не хотелось?

— Ох как хотелось, да жена моя, Антонина, отговорила. Я б ему, гаду, рыло в момент скосоротил. Был, каюсь, такой настрой, не люблю, чтоб по ушам мне лапшу развешивали. За такое всегда расплачивался.

— Так, выходит, семьдесят пять рублей он так тебе и не вернул?

— Выходит, так. Ко-зел проклятый.

Филимонов и впрямь разволновался, стал даже чуток заикаться. Его крупное темноватое лицо побагровело, узловатые пальцы сплелись на коленях, цыганские азартные глаза сверкали гневом. Эдька подумал, что Корневу действительно могло не повезти, если б он нечаянно столкнулся с Филимоновым где-нибудь на узкой дорожке.