Олег Кириллов - Стремнина

— Вот и я об этом, Николай Алексеевич. Воду бы туда. И тогда там можно с гарантией урожаи брать.

— Можно-то можно, да только как?

— А вот гляньте. — Кулешов вынул из кармана карту угодий, развернул ее на столе. — Вот видите, речка. Здесь мост. Вот хоздвор строителей. Там Карманов начинал гараж для техники ставить, помните? Так вот, работы срочно пришлось прекратить. Почему? Да там вода на глубине шести метров. Начали котлован рыть, а наутро там уже озеро целое. Вы понимаете, о чем речь?

— Ясное дело… А я еще тогда подумал: вот напасть, ямку вырыли, а дожди так быстро заполнили. Еще лазил там, думал, куда отвод сделать. А потом гляжу, забросили это дело. Значит, там водоносный слой… вот чудеса, на такой высоте.

— В том-то и дело. Осенью я попросил геологов скважину сделать. Поставил два насоса. Хотел дебет проверить. Посчитал кое-что. Получается, что, если бросить трубы в двух направлениях, практически весь участок станет орошаемым. Вывести колодцы, достать «фрегаты» — и вот пожалуйста, участок, на котором можно творить чудеса.

Николай утюжил пятерней шуршащую кальку:

— Добре придумано, Анатолий Андреевич. Только одно есть дело: как Куренной на это поглядит? Он, по-моему, уже лыжи навострил.

— Николай Алексеевич, сегодня в четыре часа дня Туранов подписал один приказ… В общем, я назначен директором подсобного хозяйства. Куренной уходит. Заявление подал. Туранов удовлетворил его просьбу.

— Эх, Степан-Степан… А ведь башка. Чего это он задурил? Что я могу сказать, Анатолий Андреевич, дело стоящее.

— И Иван Викторович Туранов то же самое сказал.

— Так вы и ему уже сообщили?

— Да. Сегодня я был у него и в парткоме на беседе.

— Тогда что ж, надо полагать, с весны начнете?

— Не с весны, а с завтрашнего дня, Николай Алексеевич. Завод дает пять тонн труб, арматуру, технику кое-какую. Мы, со своей стороны, бросаем туда два бульдозера и шесть машин. Сварщиков трех даем. Четверых завод пришлет. В общей сложности насчитали до двадцати человек. Канавокопатель уже пришел с завода, только что загнали в гараж. Вот так. Дело теперь за человеком, которому можно поручить все это. У вас нет мыслей на эту тему?

— Ага. Ну-ка, прикинем. А если Грошева, Анатолий Андреевич? Он мужик въедливый. И с народом умеет. Нет, по выпивке бывает с ним иногда. А вот Гришу если? Точно, Гришу Ковальчука. Он и техникум окончил, и сил у него много. Точно. Парень хороший, добросовестный. А то что ж, после техникума и слесарем? Пора выдвигать, Анатолий Андреевич. Пора.

Кулешов молча рисовал дерево прямо на полях карты. Спохватился, виновато улыбнулся, закрыл карту:

— А если б это дело я попросил возглавить вас, Николай Алексеевич? Ведь в свое время вы были главным инженером колхоза.

— Да какое то было время? Тогда, чтоб техникой командовать, надо было уметь жатку отремонтировать. Больше и знать не надо было. Нет, для такого дела я непригодный. Был я и в бригадирах, и в начальниках участка, всякое видел. Лучше всего за себя отвечать. Тут я вам могу гарантию выложить: с моей стороны все будет как надо. А за других…

— Вот так же и я Туранову говорил. — Кулешов медленно провел ладонью по лицу, будто стирая усталость, и глаза его теперь вдруг стали не просящими, а жесткими, такими, какими они были в тот день, когда он написал и вывесил на воротах гаража свой первый строгий приказ. — А он, Иван Викторович, знаете что мне сказал: «Вот что, товарищ Кулешов, уговаривать надо человека, который может, но не особенно хочет делать сверхурочную работу. На руководящие посты идти не уговаривают. Руководящие посты поручают. Вам поручили ответственную работу. Мы уверены, что вы справитесь. Будьте достаточно благодарны за то, что вам эту работу доверяют». Вот так он сказал, Николай Алексеевич, У вас хорошая репутация, вам верят люди, уж в этом я сам убедился, когда вы мне испытательный срок устроили. Вы что думаете, я не понял, для чего вы меня тогда втравили в ремонт трактора? И до тех пор, пока вы не оказали мне поддержку, я ничего не мог сделать с этими гаражными бузотерами. Я же все прекрасно знаю, Николай Алексеевич. И как вы Рыбалкина воспитывали после его прогулки на «Кировце» на свидание, и других, которые за час до звонка по домам разбегались. Только так вот, за кулисами, оно, конечно, проще. А вот чтоб по должности нести ответ — это труднее. Если боитесь, что не справитесь, — тут уж разговор другой.

Ах ты ж, пацан! Вот ты как? Рокотова Николая уму-разуму учишь или на самолюбие жмешь? Цель разговора Рокотов понимал, потому и не обижался на это «за кулисами». Стеснялся отсутствия грамотешки, потому и не шел на всякие должности, которые ему предлагал еще Куренной. Понимал, что это все временно, не тот сейчас час, когда с его подготовкой можно быть уверенным в долгосрочном пребывании в руководящей должности. Придет какой-либо парень с вузовским дипломом и займет его место. Боялся не того, что не справится: тут сомнений у него не было, — боялся возможного ухода не по своей воле, не по результатам труда, а потому, что у кого-то диплом повыше, чем его бумажки. Один раз уже такое перенес: на два года тяжких мыслей хватило, а сколько лет потом понадобилось, чтоб снова окрепнуть в себе, поверить, что не пятое колесо в телеге.

И вот снова соблазн. Утешало то, что объединение, которое задумал Кулешов, — временное. Сделают работу — и конец. Может, и не возникнет в этих условиях необходимость в его замене. Какой инженер будет рваться на временное дело?

А горячее дельце задумал Кулешов. Не зря пожил в Лесном. Высчитал все. Да, если б нагорную сторону в нагрузку включить, тогда б урожай не сиротский брали. Все ж четыреста гектаров. И боялся он себе признаться, что дело, которое предлагал Кулешов, по плечу ему, по душе, и робость в то же время непонятная одолевала. Отвык он нести ответ не только за себя, а по теперешним горячим временам и совсем страшно. А рокотовская неуемность все толкала в душу: берись, слышь, берись, скрутишь ты все это дело, потому что сам умеешь работать и люди тебя не один год уже знают, пойдут за тобой. Знал бы он, что еще вчера разговор про это шел с Куренным и Степан Андреевич, еще не успевший на беду свою посетить Туранова, назвал Кулешову одну безоглядную кандидатуру — Рокотова. Правда, посетовал, что, по всему видать, не пойдет на это Николай. А Кулешов вот вцепился, как клещ, и решил доконать, считая разговор с Рокотовым первой своей попыткой в новом качестве воздействовать на подчиненного в нужном направлении.

Уже выпили принесенное Машей молоко, уже дотянули до конца начатую еще с Сучковым партию, а Кулешов все еще не добился согласия Рокотова. Приступал с разных сторон, порой наивно и прямолинейно, от чего Николай с трудом сдерживал насмешливую улыбку. Но не знал Кулешов, что душа собеседника уже дрогнула, что все это время в мыслях Николая идет круговерть, что его твердость совсем не твердость, а конгломерат всевозможных взаимоисключающих чувств, что все это зыбкое построение вот-вот рухнет и тогда разговор пойдет совсем по-другому. Кулешов уже начинал сердиться и лишь усилием воли скрывал это. Наконец решил, что больше уговаривать нет смысла, поднялся, одернул пиджачок, поблагодарил хозяев за угощение. Натягивая пальто, думал, что потерпел первое поражение в роли руководителя, потому что Рокотов как раз был той самой фигурой, которая нужна была для задуманного им дела, а теперь вот надо выбирать лучших из худших. А Николай, привалившись плечом к косяку, тоже думал о том, что вот опять наломал дров, что уходит дело, которое ему полностью по душе, и лучшего применения своим силам ему не найти, и из-за подлой своей трусости теперь он сколько времени еще будет жалеть об упущенной возможности.