Олег Кириллов - Стремнина

— Слушай, Павел Максимович, ты вроде бы награждался даже?

— Было дело. «Знак Почета» получил.

— Так как же ты ухитрился-то? Ведь завод две пятилетки при тебе плана не выполнял?

— Завидуешь? — Бутенко усмехнулся, полез снова за сигаретами, наткнулся глазами на табличку-предупреждение, махнул рукой: — Черт знает что за порядки ты тут завел, Иван. Курить нельзя, сорить нельзя, скоро тут у тебя дышать будет нельзя.

— Дышать можно, Павел Максимович… Дыши не опасаясь. Твою дымогарь под окнами вывели, слава богу. Черт знает что устроил в центре города. Душегубку какую-то. И окна открыть нельзя было. Да-а, Паша, а я вот за всю мою непростую жизнь даже медальки не заслужил.

Бутенко качнулся к нему через стол:

— А хочешь, скажу, почему тебе такая невезень, а? Нет, всерьез скажу, без розыгрыша, честное слово, Иван. Неудобный ты человек. Не только кресла и диваны бывают неудобные, но и люди. Это уж ты мне поверь. Хмурость твоя, мрачность, как сейчас говорят, некоммуникабельность, от тебя людей пугают. И тут ты хоть рай для них построй, а букой ты в их глазах навсегда и останешься. Я вот сколько с тобой проработал, а так по делу и не знаю, какая у тебя улыбка, представления к наградам тоже люди готовят, у них перед глазами в этот момент твоя физиономия… ох-хо, зря ты скептически-то на меня глядишь, зря… Человеческий фактор, он ведь всегда решал многое. А я вот был хорошим директором… да ты постой, не надо усмешек. Критику мою учел, да? Все равно не исправишься. Я к чему сказал, что был хорошим директором? Я близких помощников не увольнял, тех, кто вместо меня на себя удары брал. А ты таких уволил. И теперь никто из тех, кто возле тебя, не примет на свое темечко твою шишку. Будет стоять в стороне и глядеть, как ты будешь получать на орехи. Один ты, Иван, один.

Туранов слушал, не перебивая. Когда Бутенко замолк, глянул на часы. Павел Максимович сразу же поднялся:

— Ну ладно, ты извини, что я тебе настроение подпортил. Ты знаешь, где я работаю? В «Котлопроекте». Тишина, чистота стерильная. Второго числа зарплата. Все солидно и разумно. Так что, коли что — у нас места есть. Придешь ведь, Иван. В Москву теперь тебя уже не возьмут, туда один раз в жизни зовут. Так что мое отношение к тебе самое дружеское — работать нам до пенсии вместе. Глядишь еще — за соседними столами. В нашем отделе уже три бывших директора. Вакансий еще хватает. Так я пошел, Иван.

Туранов так и не понял, зачем приходил Бутенко. То ли и впрямь хотел кое-что ему подсказать, то ли из колеи попытаться вышибить? Думать можно было по-всякому, да только после этого визита Туранову очень сильно захотелось повидать Карманова. Два дня собирался и вот нынче осуществил-таки задумку…

— А что тебе сказать, Иван Викторович? Что б я тебе ни сказал, ты ж все равно сделаешь по-своему. Так чего ж я тебе советы давать буду? Знаешь, я что из жизни своей вывел? Самую, что ли, главную аксиому? Людей стыдиться нечего, люди около нас — как вода в реке: приходят и уходят дальше. У них свои заботы и беды, радость тоже своя… Иной руководитель пуще всего боится упрека в несамостоятельности мнений. Будто ему одному только и видна истина. А ты не бойся с сомнением к людям прийти, не бойся. Только один раз попробуй и увидишь, что правильно тебя поймут. Вот и созови свой совет бригадиров… Сколько там у тебя человек? Шестьсот? Так чего ж тебе еще надо? Целый парламент. Вот созови их и прямо все выдай, что думаешь. А пуще всего бойся стыдиться самого себя. Такое бывает, когда запутаешься и начнешь из ямы вылезать, хватаясь за все, что под руку попадется. Вот тогда будет плохо. Ну чего глядишь, я еще видишь какой молодец… Да брось ты меня успокаивать, не надо. Жил прямо. И тебе того же желаю…

Николай Рокотов вылез из машины, задрал капот, снял клеммы с аккумулятора, подлил воды в бачок для смыва стекла. Мимоходом заглянул в смотровое стекло: глядел на него страховидный мужик с небритым седоватым лицом, пятнами мазута на щеках. Подумал, что надо б в баньку нынче сходить; про душ в гараже балачка идет вот уже четвертый год, а толку нету. Как было б хорошо взять да сполоснуться после работы, надеть чистое и тогда уже домой. А тут вот придется таким страхолюдиной идти по селу.

В дальнем углу здания тонко строчил скороговоркой Сучок. Видно, опять кто-то зацепил. Костя в последнее время стал совсем нервным: сын торопливо женился в городе; невестка попалась невдалая; Никита запил по-черному, схлопотал уже два выговора и перед товарищеским судом стоял. Теперь того и гляди погонят, а работа такая, что терять ее ой как жалко: в телеателье мастером. Уже и на машину копил, а тут на тебе. Вместе с другом ездил Николай в город, чтоб определиться, что за люди новая Сучкова родня. Оказалось, и впрямь не в ладу: отец — мужик ничего, деповский слесарь, работяга. Мать же в столовой всю жизнь проработала, оказалась бабой хваткой, явно потоптавшей мужа, и дочку вырастила, видать, по своему порядку. Девка поначалу в технологический институт поступила, училась не то чтоб в лучших, но не в хвосте. Два курса закончила, а потом ушла. Полгода болталась без дела, попробовала и в справочном бюро вокзала работать, и в парикмахерской пристраивалась. Нашла себе место в ресторане официанткой. Место не то что позорное, а просто, на взгляд Николая, дюже к деньгам близкое к дармовым, к чаевым и прочим, которые человека во как портят. Потому и девка, не глядя на то что в теле была и по моде одетая, Рокотову не понравилась, и он, по дороге обратно в село, так и сказал Косте, чем огорчил его еще больше. Никиту Николай всегда знал тихим малым, добрым и работящим. Тут же увидал его в виде совсем непривычном, с улыбочкой пакостной на красной от выпитого рожей, с голосом вроде из киношки про уголовников. Когда сидели с Костей в электричке, Николай рассудительно сказал:

— Слышь, ты вот что, забирай малого, пока не поздно, назад в деревню. И девка нехай едет, коль жена она ему. А не жена, так и черт с ней, прибытку счастья у тебя в доме от нее не будет. Это я тебе точно говорю. Мой вот тоже разведенку откопал и не отлипнет, холера. Так что в городе они зараз все такие шустрые. Не горюй, Костя, не горюй. Твоего мальца выправить еще можно, вот моего…

И покачал головой сокрушенно с самым разнесчастным видом, из чего Сучок сразу же сделал вывод, что Николаю при виде нескладной Никитиной женитьбы сразу в мысли пришел собственный сын.

Вот так уже с неделю оба они вздыхали, хмурились и давали друг другу советы. Даже в шахматы играли мирно, и Костя не задирался при проигрыше. Только жену свою иной раз пытал одним и тем же вопросом: а не гулящая ли у них невестушка, не по той ли причине, что при ресторане своем Лилька с мужиками якшается, и запил Никита?