Надежда Малыгина - Двое и война

— Ты — будто священник, перед которым исповедуются, — говорит Елена.

— А что, разве плохо в курсе жизни быть? — смеется Тоня. Движения ее женственны, степенны. И сама она вся полна гордой женственности, спокойной и полной красы. «До чего человек переменился!» — с невольным восхищением думает Елена. Она стирает. Тарахтит стиральная доска, глухо погромыхивает ванна, поставленная среди двора на большую чурку — на ту самую, которую отпилили солдаты при Иване. Нет больше никаких фронтов — все, кончилась война. Победа! А Елена все ждет-пождет своего Ваню. И сама не знает откуда, а только ждет.

Тоня страдает, глядя на Елену, — хочется взять ее за руки, усадить поудобнее и ласково, как больному ребенку, объяснить, что Ивана нет — убит он. Кабы живой был — прислал бы весточку. «А может, разлюбил, нашел другую?» — так, поди, спросит Елена. «Конечно, и на войне, наверное, можно было найти другую, да только, видать, не из таких он — однолюб», — ответит ей Тоня. «А может, в плен угодил? — поди, спросит Елена. — И теперь скитается по чужим дальним странам, и хочет на Родину, да страшится — враг народа, скажут, предатель. А он если уж и попал в плен, то лишь по безвыходности: без памяти или тяжко раненный…» Если скажет Елена так, то ответит ей Тоня, что всякое могло статься. «Да уж только ты досыта наждалась. И все законы совести, если таковые имеются, соблюдены-пересоблюдены. Надо теперь и о себе подумать — не век же одной куковать. Поговорить бы с нею откровенно, сердечно, по-бабьи, — думает Тоня, не зная, как приступить к нужному разговору. — Прикинуть бы, что и как могло произойти. Да только слушать она ничего не хочет, заладила одно: живой Иван, потому и похоронной нету».

Слепая, нелепая вера эта и сердит Тоню и вызывает непонятное уважение. И Тоне страшно рушить эту веру — не может она сказать Елене, что думает.

— Ну а как там теперь на заводе? — спрашивает она.

— Людей в гимнастерках много, — отвечает Елена и умолкает.

— А мой полный кавалер шофером в заводоуправление определился. Я говорю: ты давай к станку, как раньше. Чтоб рабочая линия не нарушалась: мой отец, твой отец, я, ты. Потом сынишка будет. А он смеется: я механик-водитель, я без скорости — что ласточка без крыл.

Поймав затаенный Еленин вздох, Тоня умолкает, думая о каверзах жизни: «Мне, свистушке-хохотушке, такая глыбища счастья судьбой подарена, а Елена, уберегшая меня для этого счастья, так обездолена…»

Стряхнув с рук мыльную пену, Елена плечом откидывает упавшую из-за уха прядь волос.

— Послушай, Тоня… — В голосе ее смущение, нерешительность. «Не иначе как об Иване поведет речь», — обрадованно думает Тоня.

— Ага, ага, — говорит она, подвигаясь, как бы приглашая Елену к разговору.

— Послушай… А не рассказывал тебе Николай, как это пропадают без вести? — Елена садится на нижнюю ступеньку. На Тоню не глядит, разговаривает — будто сама с собой. — Ну что, потерялся человек, и все? А куда ж он мог подеваться?

Тоня оживляется: они-то с Колей уж по-всякому раскладывали. И насчет без вести пропавшего — тоже.

— Рассказывал, рассказывал, — говорит она. — Это ведь как бывает? Ушел, например, в разведку. И не воротился. Вот и гадай — то ли немцы сцапали, то ли убитый. Посылают другого — выручить или тело найти. Тела — нету. Берут фашиста в плен — тот из штаба, должен знать, если разведчика нашего захватили. Нет, не было, говорит, Проверяют. Действительно не было.

— Но куда же он, человек этот, запропастился?

— А кто его знает? В части нет, у немцев тоже нет — ни плененного, ни добровольно явленного. Вот и… без вести. Разное случалось, а все дело в том, что судьба человека неизвестная. Потому и пропавший без вести.

— А он, может, и живой, — вздохнула Елена. — Может, был ранен, да кто-нибудь из жителей наткнулся на него и спрятал в погребе или в хлеву.

— Да ты расспроси Колю. Хочешь, я его позову?

— Нет, не надо. Это я так. Ваня живой, конечно. Только вот где он?

— А то к нам пойдем? — участливо предложила Тоня. — У нас от вчерашней гулянки водочка осталась. Ой, родственники-то его — дальние какие-то, седьмой квас на гуще. Так они поначалу к матери пожаловали, а потом уж все вместе к нам. Веришь, гуся в корзине привезли. Здоровенного! «Зажарь», — говорят. А мне его жалко — ну как же живого гуся резать-то? Выпустила его, говорю: «Поймать не могу». Ходит теперь по двору, шипит на всех. Потеха! Ну так пойдем, а? Выпьем. По чарочке от шинкарочки?..

— Что ты, Зойка скоро воротится. Усталая, голодная. Поход у них.

— Ну и делов-то! Заскочит к нам. Поди, догадается?

— Она догадается, — согласилась Елена.

— А кто… не догадается? — Тоня недоумевающе глядит на Елену. И вдруг она понимает. — Лена! — кричит Тоня сквозь близкие слезы и с ужасом всматривается в лицо подружки. — Лена, что с тобой, что?

— Вот видишь… и ты… — Елена усмехается. — Может, тоже посоветуешь в дом отдыха? А если говорить напрямую, без хитростей, то — в сумасшедший дом?..

— Ой, что ты, Лена! Да у меня такого сроду в голове не бывало!

— А чего покраснела? Чего глаза прячешь? Врать-то не умеешь. Ну и крепко перепугалась? Ха-ха-ха. — Елена смеется долго, до слез. А у Тони слезами обливается сердце: «Больная она, больная. Бывает такое — тихое помешательство. Ой, надо что-то делать!..»

— А не сходить ли мне к доктору? — оборвав смех, спрашивает. Елена, и Тоня не поймет — совета она просит или шутит? Да нет, вроде не шутит…

— Объясните, доктор, пожалуйста, — молитвенно прижав руки к горлу, обращается Елена к окну, голос ее дрожит, будто она вот-вот заплачет. — Пожалуйста, растолкуйте, что это за напасть такая на меня? Все вокруг — и умные люди! — советуют замуж выходить, семью создавать, о старости заботиться. Счастья мне желают. А я — против! А я, дура, все Плетнева жду. Почему бы это, доктор, а? Уж не свихнулась ли я? Проверьте, ради всего святого! Сама-то я, как все ненормальные, не замечаю ничего. А знакомые и незнакомые по-за углами шепчутся, отдохнуть советуют, развлечься. Что ж это, доктор, происходит во мне?

— Успокойся, Лена, успокойся! — испуганно вскочила, подхватила ее под руки Тоня. — Я сейчас водички принесу…

— Хватит! — Резко повысив голос, Елена поднялась, вырвалась из ее рук. — Верю и буду верить! И никто не запретит! И пусть говорят что хотят! И ты — тоже. — Она завязала на голове платок, закатала рукава, вновь стала у ванны. С ожесточением терла халат о стиральную доску. Сердито громыхая ванной, доской, ведрами, сменила воду, яростно водя из стороны в сторону, стала полоскать халат. Брызги летели во все стороны, долетали на крыльцо. Тоня стояла, не зная, что делать. Уйти просто так, ничего не сказав, — неловко, а подходящие слова не находятся. Выручил Николай — весело окликнул их, подойдя к изгороди: