Надежда Малыгина - Двое и война

Одна из «тридцатьчетверок», включив фары и задрав нос, резко выскакивает на берег — прямо на противотанковую пушку. Почти одновременно с нею зажигают фары остальные машины и на предельной скорости тоже лихо вылетают на берег. Теперь там все перемешалось. Видно лишь, как мечутся, скрещиваясь и расходясь, полосы яркого света, в которых возникают то колеса перевернутых пушек, то закрывшие лицо руками солдаты, то бронетранспортеры, перевернутые набок, то хлам, оставшийся от раздавленных грузовиков. И тогда, опередив команду своего ротного, бросаются в реку автоматчики.

Потом ты рассказывал: перед тем как форсировать Смотрич, командир взвода разведки лейтенант Проць запросил разрешение идти первым.

— Это мой родной город, товарищ подполковник! — взволнованно кричал он в переговорное устройство.

— Это наш город! — ответил ты. — Следуйте, как приказано!

Лейтенант Проць… Он погиб на улицах родного Каменец-Подольска.

Раненые танкисты, которых я перевязывала, экипажи машин, с которыми оказывалась рядом, бросали короткое: «Командует!» Значит, ты жив! Но вот во время минутной передышки кто-то из офицеров сообщил: ваши с Жорой Прокопьевым танки умчались на вокзал встречать фашистский эшелон, который доставил гарнизону города подкрепление: пехоту, боеприпасы, орудия. Наверное, я изменилась в лице, потому что кто-то другой уже успокаивал меня:

— Да ты не волнуйся: комбат с Жорой дадут им прикурить!

Комбат с Жорой! Разве же это силы — две «тридцатьчетверки»?

«Ну и тяжеленько пришлось нам со старшим лейтенантом Прокопьевым, — сказал ты на следующий день, когда все было кончено. — Спасибо, артиллеристы помогли!» Представляю, каково было вам, если ты сам признался: «Тяжеленько…»

О боях в Каменец-Подольске теперь уже не осталось цельного впечатления. Все возникает в памяти как клочья раздерганной ветром тучи: горящий вражеский танк у самого ствола нашей пушки с исковерканным, рваным щитом… Разметанная взрывами батарея… Догорающие ящики из-под мин… «Тигр», жерлом орудия уткнувшийся в землю… Улица, до отказа забитая рядами не успевших выбраться из города автомашин… Трупы солдат — немецких и наших… И раненые. Не помню ни лиц, ни званий, ни имен — только раны. Впрочем, осмысливать происходящее и осматриваться было некогда. Атаки, вражеские и наши, следовали одна за другой. Сколько их было? Десять, двадцать, сто? И каждая казалась последней…

Потом стало легче. Вокруг в разных местах еще продолжалась автоматная и пулеметная перестрелка, выли и хлюпали, разрываясь, мины, гремели одинокие орудийные выстрелы. Но это уже никого не тревожило. Бой угасал.

И вдруг все началось сначала: налеты авиации, танковые атаки, натиск вражеской пехоты и штурмовых групп. День, ночь, день, ночь, еще день и еще ночь отбивались мы от непонятно откуда взявшихся свежих гитлеровских «сил. И лишь после боя стало известно, что это пробивала себе дорогу, стараясь избежать «котла», группировка немецких войск под названием «Юг». Мы устояли!

Майская открытка от Сильвестра Проскурина: «Вы, конечно, помните, как буйно цвела сирень в мае 1944 года, когда мы были под Коломыей?» Слова Сильвестра и ветка цветущей сирени, изображенная на открытке, воскресили утонувший в кладовых памяти далекий май — единственный наш с тобою фронтовой май.

…«Тридцатьчетверки» вообще быстры, подвижны, маневренны. А теперь в батальоне новые машины, с более мощной, восьмидесятипятимиллиметровой пушкой. Опыт боев у ребят большой, и «тигры» уже боятся сближения с нашими танками. И вот на участке, где, поддерживая стрелковые части, вела бой рота старшего лейтенанта Жоры Прокопьева, наступило затишье: обе стороны перешли к обороне. А оттуда, где с двумя остальными ротами находишься ты, все еще доносится тяжелое размеренное баханье орудий, земля гудит от взрывов и небо по ночам в неутихающем зареве пожаров.

Вслушиваясь в грохот боя в той стороне, гляжу на разноцветные трассы ракет, на черные взрывы, озаряемые огненными сполохами орудийных выстрелов. Как вы там? Все эти три недели я знаю о тебе и твоих орлах только то, что сообщаешь ты в коротких бодрых записках — их привозят нарочные и связные, которые доставляют тебе сведения о делах нашей роты. Я не могу поверить тону твоих записок — уж слишком они коротки. Наверное, у вас жарко. Да и грохот боя подтверждает это.

Как-то поздним вечером, когда я стояла на краю села, вглядываясь в ночь, подошел Жора Прокопьев. Постояв рядом, сказал, как бы раздумывая, что, наверное, следует послать к тебе мотоциклиста с внеочередным донесением. Боясь ошибиться, я ждала, когда ротный сам предложит мне ехать с мотоциклистом. И он произнес загодя решенное с таким торжествующе-веселым притворством, словно решение это осенило его лишь сию секунду.

— Командира роты автоматчиков ко мне, — приказал он, и я помчалась в село. Отыскав старшего лейтенанта, передала ему распоряжение Жоры, а сама побежала к танку, вкопанному в саду, чтобы переодеться в комбинезон.

И вот я сижу в коляске мотоцикла. Лента шоссе в призрачном лунном свете, и, наверное, из-за этого все вокруг и сама поездка на свидание с тобой кажутся нереальным. Навстречу нам стремительно приближается огненно-алый горизонт. Громкое уханье орудий все сильнее сотрясает землю. Яркие огненные сполохи вырывают из тьмы стены и крыши домов, сараев, верхушки деревьев. Село лежит в неглубокой плоской ложбине, все охваченное пламенем. Четкие прямые огненно-белые линии горящих домов розовеют, темнеют, как остывающая спираль электроплитки, потом медленно рушатся в огонь, и тогда высокое пламя взвихривается в черное, смоляное небо. Оно тут же оседает, это пламя, и вспыхивает все слабее, слабее, будто птица, взмахивающая перебитыми крыльями, а успокоившись, покорно-лениво долизывает головни рухнувших балок и перекрытий.

Тревожно. Жутко. Окраина пристреляна немцами: в зареве пожаров то в одном, то в другом месте возникают фонтаны взрывов. Испуганно мычат, мечутся среди огня коровы.

Село кажется безлюдным. А где же ты? Где танки?

Впереди на дороге завал. Старшина останавливает мотоцикл: надо искать проезд. И вдруг рядом раздается громкий резкий окрик:

— Стой! Стрелять буду! — По обе стороны мотоцикла вырастают солдатские фигуры с наведенными на нас автоматами.

— Связной. К первому, — отвечает мотоциклист.

— Сержант, проводи! — приказывает тот же резкий голос.

— Есть, проводить, — с готовностью отвечает автоматчик.

— Гошка, чертяка, язви тебя в душу! — узнав его, добродушно ругается мотоциклист.

— Ванюха! Здорово были! — обрадованно кричит автоматчик. — Кто это с тобой? — Посветив в мою сторону фонариком, вежливо наклоняет голову: — А, здрасьте.