Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Мы не перешутим, дед. Заставим ее на нас работать. Больше даст, чем при помещике.

— Ой, смотри…

О старике с лучезарными глазами Микеня давал такую справку:

— Землемеров наниматель, снохачей председатель. Он на реке в лесу лодку держал, свой перевоз. Надо бабе через реку, а боится к нему идти. Хоть старик, а скрутит, свое возьмет.

Когда посылали листы по хуторам, к Бурову в Овчинниково рано утром неожиданно приехал Мишка Сомин.

— Старому знакомому. — Он протянул руку.

— Зачем ко мне домой?

— Да так лучше. — Сомин посмотрел на Катю.

— Говори при ней.

— Ну, что ж… толковать. Это ж… такая темнота кругом. Я один тебя пойму.

Он поставил было на стол деревянную чашку с топленым маслом, а Родион взял его за шиворот и вытащил из избы. На улице он ему говорил:

— Купить маслом хочешь? По дорогам рассказывал, что я из города сбежал?

Мишка Сомин и не рассердился, и не сконфузился, и не испугался.

— А хоть и говорил про тебя? Не думал, что дойдет. Кабы все у нас в деревне слова доходили, оглохнуть можно.

Тронув лошадь, он спокойно сказал Бурову:

— Не проживешь ты так, председатель. Ни в ком нынче надежи нет. Ты при мне третий председатель в волости, а я всего-то полгода, как вернувшись. Попомнишь слова Мишки Сомина.

Грозил Мишка Сомин? Или просто с досады трепал языком?

Досада у него была большая. В Овчинникове много об этом говорили. Ведь как он поднимался до войны! На что только не пускался человек! По ночам воровал лес, стакнувшись с лесником. Брал за деньги приютских на воспитание и морил их. Ударят первые холода — никого уже нет в лесу, только соминские воспитанники, босые, рваные, собирают на болотах клюкву. Седоков на станции он всегда искал пьяных, у которых можно что-нибудь стащить. Работника взял немого, придурковатого. Однажды немой пришел в волость покупать сапоги и стал совать лавочнику открытки с портретом царя. Он кое-как объяснил, что это деньги, которые ему Сомин платит за работу.

Были у Сомина деньги откупиться от войны, но пожалел: говорили, что к рождеству война кончится. Написал Бурову — тот не ответил, пришлось Сомину идти в солдаты. На второй год войны он попал к немцам в плен. Осенью восемнадцатого года вернулся домой. Ехал он злой. В дороге встречные люди говорили ему, что хлеба в России мало и совсем пропала серебряная монета, что излишки зерна берут в казну по немыслимо дешевой цене. Он не верил. Как же это Россия без хлеба, без серебряного двугривенного? В штанах Сомин вез богатство. В Полесье он убил офицера и снял с него длинную платиновую цепочку. А после ограбили Сомина. Заставили снять хорошие штаны и кинули ему рвань. Так ушла дорогая цепочка.

За Минском Сомин точно увидел, что базаров нет и хлеб прячут. Он приехал на крыше вагона. В Витебске выменял ремень на кусок хлеба и сказал: «Не нужна мне такая Россия». Хозяйство он нашел в порядке. Но жена ходила беременная. Сомин не стал драться, только сказал:

— Значит, мечтала, что не вернусь? Ничего, рожай. Я на ублюдке кладь возить буду. Коли девку родишь, отвезу к гулящим.

Мужикам он жаловался:

— Кабы знать, что Россия такой стала… я бы не вертался. У меня в Германии баба была, Ельза, мужа убили у нее. Меня в хозяйство принимали. Там порядок. Мужики в кирку в сюртуках ездят. Нажмешь кнопку, а вода из лейки сама бежит. И никому нет дела, сколько ты с поля снял, тысячу пудов или две.

— Бедные там есть?

— И с бедными порядок. Скажем, в бане. За сорок фенигов — мы их финиками называли — можешь в ванну лезть, за двадцать в ванну не лезь, а вода на тебя с потолка идет, за десять фиников воды с потолка нет, но дают тебе бадейку. За пять фиников тоже мойся, но с другими в одной бадье, большая бадья, человек на двадцать. В полном порядке живут. А чего ж?

Надеялся Сомин на пащенковскую землю. Но когда понял, что эти земли к хуторам не отойдут, он уехал и пропадал неделю. В уездном городе он заявился в комиссию, которая отправляла пленных немцев домой. Сомин заявил, что документы он потерял, что зовут его Карл-Фридрих, что он из Померании и померанского полка. Его арестовали. Через неделю он бежал от конвоя.

Вернувшись к себе во второй раз, Сомин захулиганил. По ночам он стал курить самогонку. Это давало большую прибыль, и Сомин несколько примирился с жизнью.

От других кулаков он отличался тем, что те свои дела обделывали втихомолку, а Сомин — открыто. Сомин так захулиганил, что его, немолодого человека, стали звать Мишкой, будто он еще парень, а не хозяин. Он собирал у себя на хуторе парней и рассказывал истории о том, как ловко жил в плену.

— Поставили меня прежде на работу в конский лазарет. Я давай овес, по-ихнему хабер, продавать. Унтера ихнего научил. Только он боялся. А я все к кабатчику везу. Оделся, вино пил.

Было еще у него одно развлечение на хуторе.

— Парни! — орал Сомин. — Хотите цирк Чинизелли видеть? Наездника видали? Ну!

Беременная жена становилась на четвереньки, Сомин садился на нее верхом и заставлял ее быстро бегать вокруг стола и хлопал кнутом по полу.

Однажды вечером постучали в окошко. На крыльце стояли председатель волостного исполкома и милиционер.

— Масло продал? — спросил Буров. — Садись, потолкуем.

Если бы Буров кричал, Сомин нашелся бы ответить. Но Родион говорил спокойно, и Сомин струсил, сразу пропали все его словечки.

Долго писали в избе бумагу.

— Что мне будет? — осведомился Сомин.

— Судить тебя в волости будем. За бабу, за самогон, за парней.

А недели через две после суда из уезда приехал молодой человек в пенсне и в крагах. Он едко посмотрел на Бурова.

— Сколько барашков зарезали к своему столу, товарищ председатель?

— Давай говори по-другому, — серьезным голосом предложил Буров.

— За меня бумажка будет говорить.

От этой бумажки Буров побелел. В ней говорилось о том, что Микеня украл барана. Бурова обвиняли в превышении власти, в беззакониях.

Буров бросился было из комнаты искать Микеню. Но молодой человек встал у двери.

— Нет уж, пока я расследую, сидите здесь.

Было так. Микеню потрясли рассказы приезжих о том, как голодают в Москве и в Петрограде. Однажды у самой станции он повстречал хуторянина. Идя за телегой, Микеня услышал тихое блеяние. Под сеном лежал связанный баран. Микеня остановил телегу.

— Зачем прячешь? На спекуляцию везешь?

В ответ с воза послышалась грубая брань. Хуторянин погнал было лошадь.

— Акт составлю! — закричал Микеня высоким голосом и вскочил на телегу. — Держи на станцию, спекулянт! Не уйдешь от меня.

В утренней мгле они наконец разглядели друг друга. Микеня узнал кулака, который и раньше торговал мясом. Мясник стал врать, что везет барана попу: после святой недели сына будет женить.