Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

Про Овчинниково Микеня рассказал так:

— Слава только, что двадцать дворов. Какие дворы! Ни сарая ни у кого, ни амбара. Навеса ни у кого нет. Прямо изба в поле идет. Погрузить бы эти дворы, увезти бы на сибирские земли, я бы и назад не оглянулся. Пусть тут одни лягушки квакают. Людям жизни не осталось.

— Вот оно как! Почему же не осталось?

— Черный ворон виноват, — подмигнул Микеня. — Знаешь, такой министр жил у вас в Петербурге? Говорил: богатые мужики, выселяйся за деревню, живи вроде как помещики. Нарежу вам землю. Знаешь? Убили его потом.

— Столыпин, — подсказал Родион.

— Он самый…

Про этого министра Микеня в свое время складывал песню на городской манер: «Черный ворон с Петербургу нас футорами разорил…»

Сочиняя, рассаживал рядом парней и просил их:

— Ну, ребята, помогайте. Артелью сложим, кто доскажет?

Но городская песня не получилась. А Микеня отсидел неделю в «холодной» при волости. Могло окончиться и серьезнее, но парни в один голос повторяли, что никакой песни про черного ворона и не было. Это утверждал и тот, кому они загодя намяли шею, чтоб не наболтал лишнего, — не очень полагались на этого парня.

— Ездили тут, — продолжал Микеня, — землемеры. Нарезали землю дворянам сыромятным. Ну, конечно, скандалы были. И за колья брались. Да ты это знаешь. Про брата твоего, Федора, значит, говорю. И с тех пор пошел разор. Ты подымись на горушку, погляди, что черный ворон наделал. Зажали нас футора. Мы как в осаде. И до тебя там тоже интерес имеется.

— Где?

— А на футорах. Уже слух пошел.

— Что? Что? — жадно вслушивался Родион. — Чего говорят? Кто?

— Вроде он мне как свойственник, — объяснял Микеня. — Да я на это не посмотрю. Тоже он из сыромятных дворян. Хулиган, другого такого поискать. На весь свет обозлился. Давеча подсел я к нему, как он на станцию ехал. Он и говорит: «Что это, свой комиссар в Овчинникове сел? Из города сбежал?» Так он и говорит, значит, Мишка Сомин.

— Из города сбежал?

Микеня глядел на Бурова с удивлением. Ему казалось, что Родион обрадовался.

— Похоже, — нерешительно сказал он, — будто ты таких слов ждал.

— Может, и ждал.

— Скажи, для чего ждал? Не пойму. Знаешь, что ли, Сомина?

— Давно знаю.

Родион написал письмо в уезд обо всем, что узнал в волости. Прошла неделя. Ответа не было. Вечером, проходя по деревне, Родион услыхал негромкий разговор:

— Комиссар твой, значит, ничего, живет на покое? Вроде генерал отставной?

— Болезнь у него, — отвечал Микеня. — Под сердцем. Тяжелая у него болезнь.

В голосе Микени Родиону послышалось смущение.

На другой день он пошел в уезд. До города было двадцать пять верст тяжелой, скользкой дороги. Чуть не каждую версту Родион промокал от пота и садился отдыхать.

Лучше, чем Микеня, никто не мог сказать про этот край. Родион проходил через другие деревни, и все они казались такими же, как Овчинниково. Вокруг маячили хутора. Они были плохо видны, стояли вдали от дороги, окутанные сизым осенним туманом. И туман висел, словно для того, чтобы наглухо скрыть хуторную жизнь. Голые по-осеннему поля были так изрезаны межами, что Родион подумал: «Хоть в шашки играй». С детства помнил Родион, что леса были много гуще. Ему говорили, что из-за лесов еще до войны шел долгий спор хуторов с деревнями. Доходило до кровавых побоищ. Пока в судах разбирали дело, хутора стали сводить леса. Деревни, пообождав, тоже начали рубить. И хутора и деревни ездили обозами, в одиночку опасались. Казалось, лес устал от ругани и диких драк, от того, что зверски дерут лыко и воровски гонят смолу. Он со стоном покачивался из стороны в сторону, был весь какой-то пустой, бесприютный, редкий, сорный.

В уездном исполкоме Родион узнал, что его письма не получали. Не такого разговора ожидал он.

— Да ты нам прямо с неба свалился, — сказал председатель. — Мы избача и то добыть не можем. А тут вдруг такой человек сам приходит. За это и свечку надо было ставить.

Впрочем, председатель не скрывал некоторых сомнений. Действительно ли у Родиона такой партийный стаж?

— Ты не обижайся, товарищ. — Он успокоительно погладил Бурова по руке. — В губернии председатель совсем молодой человек, студент. А ведь ты старая гвардия.

Потом председатель осторожно осведомился, зачем же все-таки приехал сюда Родион.

— Не хотел быть обузой? — переспросил он. — Это как же понимать?

— Так понимать, что в Питере и на здоровых по четвертке хлеба не хватает.

Больше Родион ничего не объяснил. Чтобы понять остальное, надо было знать завод, друзей, Катю, долгую болезнь Родиона.

Не хочет ли Буров в уезд? Дадут ему, скажем, здравоохранение. Недавно оттуда сняли товарища — с докторами не ладил и зашибал. В волость просится? В ту, где живет? Так в волости же больному труднее. Сколько оттуда народа сняли! Ладно, дадут волость.

С этим и вернулся Родион. Обидно было то, что председатель не спросил, как он добрался до уезда, как пойдет назад.

Катя тайком от мужа советовалась с Федором. Выходило так: если менять последние вещи на молоко да на муку, надолго не хватит. Лучше всего купить корову, но столько денег за Катины вещи не выручишь. Остановились на том, что купят телку полуторагодовалую. К осени телка станет коровой. Вот с кормами нынче прямо беда. Катя и Федор уходили на улицу, сидели у знакомых и высчитывали. И уже не один двор обсуждал с ними дело.

— Такому человеку нельзя дать помереть, — говорил Микеня.

С ним соглашались.

На уважение Овчинникова было крайне скупо. Понял младший Буров, что уважать стали Родиона по одной причине: чуют в нем силу, против хуторов. Он не ошибся.

Где же все-таки взять корм для телки? На одном хуторе найдешь больше, чем во всем Овчинникове. Катя привезла с собой городское зимнее пальто, почти ненадеванное. Пальто Федор тайком отвез на хутор. Кате он справил нагольный полушубок.

Через неделю поставили в хлев белолобую телку-выростка. Телка была ростом с корову, но еще не справлялась как следует с длинными ногами и казалась неуклюжей. Ее назвали Маруськой. Много раз в день Катерина Ивановна прибирала в хлеву, гладила телку и подолгу на нее смотрела. В телке была заключена жизнь мужа. Не знала Катя, какая у мужа болезнь, и думала, что просто он надорвался на работе. Про свое зимнее пальто Катерина Ивановна говорила мужу, что лежит оно в сундуке, что трепать его в деревне незачем. Однажды, когда на несколько дней обострилась болезнь Родиона, он некстати пошутил:

— Вот умру я, станут к тебе свататься — наденешь.

Катя побледнела и заплакала. Он вскочил и стал просить у нее прощения.

После этого приступа болезни Родиону надолго стало легче. Пришло назначение из уезда. Буров принял волость. Березово стояло в семи верстах от Овчинникова. Чуть не каждый день Родион ходил туда пешком.