Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

В канун получки Тавиев и Ноткевич пробирались к заводу. Ноткевич был одет попроще, Тавиев — в длинную шубу. Ноткевич ходил быстро, Тавиев опирался на суковатую палку.

Старый конторщик, бывалый человек, принимая от них пачку расписок, подмигивал.

— Ну, и часов перед светлым праздником продали, господин Ноткевич. Скоро у нас все с брошечками будут, господин Тавиев.

Контора раскладывала долг на четыре, на пять получек, а если мастеровой был под сомнением, то все снимала с одной получки, а там как хочешь: пиши хоть на высочайшее имя.

После Февраля Ноткевич и Тавиев забеспокоились. На завод они больше не надеялись. Конторщик, не раз принимавший от них угощение, только руками разводил: ничем он помочь не в состоянии, заводский комитет не позволяет.

Ноткевич сам принялся разыскивать должников. Бойко бегал в коротком тулупчике по поселку. На тулупчик он также приколол красный бантик.

— Постой, погоди, родной мой, — кричал он, заметив издали должника. — Забыл ты меня.

— Да и тебе бы, господин Ноткевич, надо меня забыть. Ведь революция у нас.

— Забыть, говоришь? Царя еще забуду, а это как же забыть? Сколько лет выручал тебя, а теперь крест поставить?

— Волк овцу выручал.

— Кто ж еще тебя выручал? А праздник встретить, жена разрешается или так, выпить, — ко мне бегал. Слушай, родной, половинку я, так и быть, сброшу. Ты хочь чистый долг уплати.

— Чистый долг? Ничего на мне нет. В десять раз больше заплачено. Эх ты. Все не сыт нами.

Встретив Бондарева, Ноткевич также остановил его.

— Скажи вашим, что забывать не полагается. Вот и правительство пишет, что не полагается.

— Какое правительство?

— Наше с тобой правительство. Новое, теперешнее. Временное.

Ноткевич вынул из бумажника вырезку из газеты.

— Грамотный? Ну так вот, читай: все сделки, что при царе заключены, действительны и теперь. Понял? Царь царем, а деньги денежками.

— Кто закон-то писал? — растерялся Бондарев.

— Сенат, Сенат. Правительствующий Сенат.

После этой встречи Бондарев и другие должники забеспокоились. Собрались, подумали. Говорили с Козловским — вовсе не поняли Козловского. Тогда решили послать Бондарева делегатом к большевикам.

— Полвека у меня Ноткевич съел, — говорил Бондарев, — так я эти полвека назад у него не спрашиваю. А теперь платить или не платить? Опутаны мы.

Буров смотрел на него во все глаза.

— Да неужели платить думаете?

— Не думаем, да ведь оно… как дальше обернется, — замялся Бондарев.

— Ни копейки не платить, Матвей Степаныч.

— Дурак будешь, — ввернул Брахин. — Последний дурак.

— Не платить нисколько. А то дети потом засмеют.

— Не платить. Верно, — сразу успокоился Бондарев. — Так и я понимаю. А то жди, какая будет объявка от собрания и что оно еще учредит такое. Не платить. К чертовой бабушке!

Бондарев с удовольствием глядел на Бурова.

— А насчет Сената…

Бондарев спохватился и стал говорить тише.

— Не может так Сенат написать, что плати и Ноткевичу, и Тавиеву?

Да, темный это и робкий человек.

— Не будет Сенат заниматься Ноткевичем и Тавиевым.

— А ежели все-таки?

— Ну, тогда опять приходи к нам.

Что же еще можно было сказать Бондареву?

— Приду обязательно.

— А пока вот, возьми с собой, почитай про таких, как Ноткевич.

Буров протянул ему тоненькую книжечку, напечатанную крупными буквами.

— Ну? Тут и про самого Ноткевича записано?

— Разберешь, разберешь, о ком говорится.

Бондарев деликатно простился, поправил пышный бант, погладил усы и ушел.

Тоненькая книжечка, напечатанная крупными буквами, называлась «Пауки и мухи». Должно быть, прочли ее все должники Ноткевича и Тавиева. Стариков напрямик называли «пауками», и «кровососами», и «осьминогами». Ноткевич и Тавиев незаметно исчезли из поселка, увезя с собой непогашенные расписки, долговые книги, царские часы и брошки с женскими именами.

Это маленькое событие Буров считал первой победой комитета — победой над чем? Над робостью людей перед недавним прошлым.

После встречи с Буровым Реполов несколько дней испытывал острую тревогу. Он укорял себя за то, что слишком резко закончил свою беседу с ним. Поехав в столицу, Реполов повез с собой доклад о состоянии завода. Но больше всего ему хотелось, чтобы сейчас же оформили пенсию, хотя разговор с начальником заводов морского министерства адмиралом Корре неожиданно его успокоил.

Корре, с которым Реполов давно был знаком, держался невозмутимо. Он небрежно помешивал ложечкой в стакане чая, а доклад отложил в сторону. Реполов жадно слушал его и завидовал этой уверенности.

— Собственно… Откуда такая тревога? Не могу понять.

— Но как же… Вдруг это все… — Реполов с недоумением посмотрел на адмирала.

Может быть, начальник только бравирует своим спокойствием.

— Разве можно было представить себе, что наши военные неудачи и неповоротливость, — Корре повысил голос, — да, именно неповоротливость власти пройдут бесследно? Ну что ж, к необходимости быть твердым прибавилась еще необходимость быть дипломатом. И даже тонким дипломатом.

— От этого увольте, — бурчит Реполов. — Не умею-с.

— Жаль. А, в общем, это довольно просто. Надо только улавливать настроения малых мира сего.

Корре дотронулся до коленки Реполова и начал пояснять свою мысль.

Он начал с примера, который относится к временам его далекой молодости. Будучи молодым офицером, он по-особому объяснял матросам значение козыряния. Не кричал на них, если они забывали козырнуть, не сажал в карцер. Говорил матросам: «Представь себе, что ты в деревне и выходишь на улицу. Встречается тебе сосед постарше тебя. Ведь ты снимешь шапку, чтоб поздороваться? Снимешь?» — «Так что, сниму, ваше…» — «Вот видишь, я такой же сосед. Только шапку снимать хлопотно, бескозырку. Приложи руку к виску — и пошел своей дорогой».

— Но соседушка наш теперь не тот, что раньше, — злобно проговорил Реполов.

Да, улыбается Корре, не тот. Соседушка стал нахальнее. Не назовет «превосходительством», а только «господином генералом». Что ж, у французов, например, давно уж так. А все-таки существуют у французов и генералы и адмиралы.

— Однако нельзя забыть об убийстве адмирала Непенина, — хмуро напомнил Реполов.

Улыбка сходит с лица Корре. Да, соседушка тут себя показал. И все же он, Корре, спокоен. Спокоен, хотя соседушке на этот раз и не надели петлю на шею, как он того заслужил. Бывало, что свои же солдаты убивали своих же генералов, — и в древности случалось, и в недавнее время. Но убивали неумелых. И надо сказать, адмирал Непенин не всегда поступал так, как требовало сложное время. Некоторые, слишком непреклонные, сами спешат уйти. Корре называет имя одного из чинов морского ведомства. Этот человек застрелился на другой день после отречения государя, оставив записку, что «хамам служить не будет».