Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Времена были другие, товарищ Дунин. Царь под арестом еще не сидел. Дунин сидел, Козловский сидел.

— Значит, при Гучкове все изменилось? Вы уже с землей и волей? Вот это не рано ли? При царе штык в землю, при Гучкове — коли в немецкий живот?

— Как все это узко. Застарелое сектантство, — поморщился Козловский.

Митинг проходил шумно и без порядка. Хотели все сказать сразу, обязательно все. Вовсю хлопали Дунину, когда он говорил о немедленном мире. Но потом кто-то стал доказывать, что давно уже основан в Поповке евангельский угол жизни, где все равны.

Заводский комитет еще не выбрали, а уже кто-то вспомнил сквозняки да мутную воду в чанах. Реполов вынимал книжку и записывал — он все это исполнит, все, чего не сделал его предшественник. Предшественник почти открыто презирал своего помощника, и Реполов его не жалел. Записывал Реполов, не переставая кивал головой.

— Чего вы хмуритесь, товарищ Дунин? Чем недовольны? — посмеиваясь, спросил Козловский.

— Время теряем… евангелист какой-то вылез.

— И они тоже могут говорить. Не хуже наб с вами.

— Вы бы еще настоятеля соборного позвали.

— Придет — и ему дадим сказать.

— Нет на свете хуже такой вот широты, — вздохнул Дунин. — Барская широта. Нам она дорого может обойтись.

— Кому? Большевикам?

— Не одним большевикам. Рабочим.

Заводский комитет начали выбирать, когда уже темнело. Десятки имен летели в президиум собрания.

— Какого Петрова? Петровых у нас целый полк…

— Не того Федосеева… один есть мастер — сволочь.

— Почему сволочь?

— Из кармана тянет. А вот Федосеев Георгий…

— Седунова давай, хороший человек.

— Чем хорош?

— Как же… Ну, одним словом…

Реполов и это стал записывать. Потом перечеркнул — не его дело, да и не разобрать, слишком много накричали.

— Такой комитет — дом на песке. Долго не выживет.

— И тут вы недовольны, товарищ Дунин. Вот и ваши попали, наш общий друг Брахин, например… Мы уловили общее настроение, — начал горячиться Козловский. — А вы чего хотите?

— Толку хотим. Ведь людей не знают, которые попали. Общее настроение? Воду взбаламутили руку запустили. Свое вытащили. Ну, ничего, мы еще переделаем. Люди учатся на своих ошибках. И вот когда поймут ошибки…

— Дудки, — сердито перебил его Козловский. — Не пройдет. Комитет выбран — и точка.

— Еще как пройдет! Дайте только время!

Перед тем как начали расходиться с площади, на трибуну поднялся сталевар Чебаков.

— Ребята, то есть товарищи, — заговорил он. — Коли есть комитет, то ему мое первейшее слово. Заповедь моя или как это называется… — старик замаялся.

— Наказ, что ли?

— Во-во, — обрадовался старик. — Наказ, наказ. После пятого года нас гудка лишили. Почему это — никто не знает. Наказываю я комитету, чтоб как будут завод открывать, убрали бы к чертовой матери заводскую колокольню.

На минуту взял слово Дунин. Этой возможности он, массовик по натуре своей, не мог пропустить.

— Верно говоришь, старый, — обратился он к Чебакову. — И радостно мне, что ты первый сказал о звоне. Ты нам больше чем товарищ, ты друг. Теперь можно открыть: в его доме мы собирались. Он никогда не отказывал, хоть и ставил себя под удар.

Чебаков был растроган и смущен.

— И вот теперь он правильно наказал комитету. Но одно у тебя не так, старый. Говоришь, никто не знал, для чего звон. Начальство знало, и хорошо, брат, знало. Звон — чтобы напомнить, что тише воды, ниже травы ты должен тут быть. Товарищи, я работал и у старого Лесснера, и у нового, и у Айваза, и в других местах. Отовсюду, правда, вышибали, но всюду же был гудок, А звоном здесь только унижали рабочего человека. В соборе звон, на заводе звон. Будто к заутрене идем. Мы же не монахи, не попы. Мы рабочие. Мы устьевцы.

— Убрать колокольню! — неслось с площади. — Давай гудок!

— Будет сделано, будет сделано, — кивал головой Реполов, торопясь записать в книжечку. — Действительно, звон неуместен. Он, так сказать, устарел.

— Ну, видите, товарищ Дунин, — заметил Козловский, — комитет начинает работать.

Голос его звучал примирительно.

Буров вернулся из столицы. На другой же день он, Дунин, их ближайшие товарищи по подполью явились к Реполову. Он теперь сидел в кабинете Сербиянинова.

— Вот мы, комитет… — начал Буров.

— Временный комитет по управлению заводом?

Так назывался в те дни заводский комитет.

— Нет, не временный комитет по управлению заводом, а устьевский комитет РСДРП.

— Виноват… Я не понял.

— …комитет социал-демократов, большевиков…

— Значит, не временный комитет по управлению заводом? Я вот и думаю — не те фамилии. — Реполов посмотрел в книжечку. — Я вот и подумал… Так что же, господа?

— Нашему комитету требуется помещение. Для работы.

— Простите, для какой именно работы?

— Для политической работы.

— Для политической? А у вас прежде не было помещения?

Буров незаметно пожал плечами. Что это? Смеется над ними Реполов или он полный идиот? Вернее, последнее…

— Что и говорить — не было, — усмехнулся Буров.

— Да, теперь я понимаю, что у вас не было помещения. Да. Но вы можете снять что-нибудь. Теперь свобода организаций, всяких собраний.

Нет, не остолоп, хоть и с дуринкой. Дуринка у него злая, но и осторожная. Она то показывается наружу, то прячется.

— Да мы к вам не за справкой пришли, господин генерал, — раздражаясь, заметил Дунин. — Знаем, что свобода собраний. Нанять — карман не позволяет.

— Конечно, это затруднение. — Реполов снял пенсне. — Но при чем здесь, однако, здешний завод?

— При том, что мы рабочие здешнего завода.

— Завод — это цехи, мастерские, стапеля. А разные комитеты… Право, я не знаю, как быть…

— А офицерское собрание — это мастерские?

— Бильярдный цех, — ввернул Дунин.

Когда делегация ушла, Реполова прорвало. За все сразу — за страхи на площади, за тревожные думы о пенсии, за то, что из шапки вынули расписку в приеме Сербиянинова. Из засаленной шапки! Шапка вовсе не была засаленной. Но теперь она казалась Реполову грязной, рваной, с пятнами. И из нее вынули расписку в доставке генерала. Правда, этот генерал был нелюбим им, Реполовым, но генерал же.

Реполов зло бегал из угла в угол и шумно отодвигал стулья.

— Помещение вам, а? Офицерское собрание? Про бильярды напомнили? Не помещение, а ротный нужник им. Пусть там собираются. Хамы! — визгливо кричал Реполов, оставшись один. — Нет, каковы?

Он еще немного побуйствовал, потом подумал и позвал смотрителя зданий.

— Подите сговоритесь с ними… насчет помещения…

Смотритель зданий, старый служака, видевший насквозь своего генерала, сразу понял, в чем дело, и побежал догонять Бурова и Дунина.