Илья Миксон - Святое дело

Мужчины выпили. Краснов съел два кружочка соленого огурца и отложил вилку.

— Не дело, не дело! — зашумел на него дед Иван.

Но Краснов почему-то не мог есть, хотя не обедал и не ужинал. Ему вдруг захотелось курить. Он потянулся к портсигару майора.

— Разрешите?

— Пожалуйста, но только Иван Силантьевич прав: нужно закусить.

Краснов только поморщился и неумело задымил папиросой.

Девушка с интересом присматривалась к майору. Краснов заметил это, и ему стало неприятно. Отчего — и сам не знал.

Дед Иван снова наполнил рюмки, но теперь уже всем.

— За наше знакомство, — предложила Надя, и Краснов решил, что это целиком относится только к майору. Он залпом осушил вторую стопку и еще сильнее зачадил папиросой.

— Не ешь? — снова подметил дед Иван. — Оно, может, и так. Я в молодости тоже, когда выпивал, рукавом закусывал.

Он рассмеялся. И Краснову стало смешно. Хмель туманом заволакивал все горести и обиды; с каждой минутой они становились все больше неясными. Краснов заговорил и не узнал своего голоса: он звучал где-то далеко и незнакомо.

Дед Иван опять потянулся к бутылке.

— Благодарю, мне достаточно. — Фролов отодвинул рюмку.

— А тебе, Павел?

Краснов кивнул. Не то чтоб ему хотелось еще выпить, нет, просто было безразлично.

— Я ведь тоже артиллерист! — вдруг объявил дед Иван и приосанился.

Хозяйка всплеснула руками.

— Господи! Сейчас начнет тру-ля-ля разводить!

— А как же! — не обращая внимания на недовольство жены, продолжал старик. — Еще в русско-японскую трубачом в артиллерии служил.

— Интересно, — улыбнулся Фролов.

— Я и сигналы до сих пор помню. — самозабвенно ударился в воспоминания дед Иван. — Вот, к примеру, «Общий сбор»! — Он поднялся из-за стола, расправил бороду и нараспев дрожащим голосом воспроизвел старинный сигнал:

— Будет тебе, — попыталась урезонить мужа хозяйка, но тот лишь отмахнулся:

— Погоди! Команда «Налево марш» знаете как?

Все расхохотались.

— Хорошая команда, — сказал Фролов, вытирая набежавшие от смеха слезы.

— Заковыристая, — согласился дед Иван, довольный, что вызвал за столом оживление. — А вот мировую прави́льным отбывал.

— Георгия заслужил! — вставила горделиво хозяйка.

— У меня весь род геройский, — расхвастался старик. — Брат мой Федор партизанил. Командиром отряда был. Погиб орел. Замучили его на Русском острове, во Владивостоке… Семен, сынок мой, тоже… — Он взглянул на внучку и осекся.

После третьей стопки Краснов чувствовал головокружение и беспричинную веселость. Он, уже не стесняясь, разглядывал Надю, и она казалась ему все красивей. Голубой цвет очень шел к ее смуглому лицу. Светлые легкие волосы, на висках курчавые завитки, продолговатые глаза, яркие блестящие губы…

Краснову захотелось петь.

— Споемте, друзья!

— Давай! — шумно поддержал хозяин.

— «Средь шумного бала случайно…»

— Разве то песня! — прервал дед Иван. Лицо его пылало, глаза влажно блестели.

затянул во всю глотку и неожиданно умолк. Жена его сидела, наклонив голову, подбородок ее мелко дрожал. Старик протянул через стол руку и неуклюже погладил седые волосы:

— Не надо, мать…

— Это у вас за Сталинград? — тихо спросила Надя, показав на светло-зеленую с красной полоской посредине ленточку на кителе майора.

— Да.

Дед Иван живо повернулся.

— Может, сына моего знали, а? Сеня, Семен Иванович Пирогов, отец ее, Наденьки, капитан.

Фролов сразу стал в центре внимания. Краснов, ни на кого не глядя, налил себе водки и выпил, совершенно не ощутив горечи.

— Так нельзя, — услышал он голос Нади и близко увидел ее лицо. — Вам будет плохо.

— А вам не все равно? — неожиданно для самого себя закуражился.

— Как угодно, — сухо ответила девушка и отвернулась.

Краснов поднялся из-за стола и нетвердой походкой направился в свою комнату. Голова кружилась, грудь заполнила неприятная подташнивающая пустота. Он с трудом добрался до старенькой кушетки и упал на нее. Ноги свесились на пол, чувствовал, что неудобно, но поднять их не было сил.

Он с трудом открыл глаза и увидел высокую спинку кровати с облезлыми никелированными шишками. Кто его перенес сюда?

Повернул голову. От долгого неудобного лежания болела шея. Подушка валялась на полу, рядом с кроватью. На кушетке, укрывшись простыней, спал майор.

Краснов попытался вспомнить, что произошло вчера, но нестерпимая тупая боль в висках мешала думать. Он поднял с пола подушку и заворочался, стараясь найти удобное положение, но это не удавалось. Тогда он слез с кровати, оделся, кое-как заправил постель и осторожно, на цыпочках, вышел из дома.

Зябко поеживаясь после тяжелого сна, постоял в раздумье на крыльце, затем побрел к заливу.

Дорога, черная, как свежевспаханная борозда, тянулась между темными после дождя, еще сонными деревянными домами с резными крылечками. За домами, в стороне, виднелось двухэтажное здание Дома офицеров, наполовину укрытое строительными лесами. Дальше, под сопками, стояли красные кирпичные казармы и похожие на них офицерские дома.

Постепенно Краснов согрелся от ходьбы и, сняв фуражку, с наслаждением шел навстречу легонькому ветерку, холодившему лоб, ощущая на губах пряный, горьковатый запах мягкой приморской осени.

Он уже не чувствовал той противной тяжести в теле, которая сковывала и мучила его. Головная боль давала о себе знать, но лоб теперь не болел; боль замирала где-то в затылке. И как бы для того чтобы увериться в этом, он приложил пальцы к прохладному виску.

«Что вчера было? Как теперь? Что делать? Уехать. Да-да, только уехать! Оставаться здесь немыслимо. И думать об этом нечего. Все решено».

Краснов обошел разлившуюся на полдороги лужу, по деревянному мосточку перешел на другую сторону улицы и, осторожно держась за мокрый серый забор, выбрался на укатанный край дороги.

«Надо же, измазал руки», — подумал, разглядывая ладони, испачканные серо-зеленой трухой. Он остановился, потер руки, стараясь стряхнуть грязь.

Впереди уже виднелись розовая гладь моря и остров, похожий на затонувшего верблюда. Остров казался совсем близким. Он знал — это только кажется, туда около десяти километров.

Вот сейчас, через сто метров, за обломками разбросанных скал и камней будет выброшенная морем золотая песчаная серьга. Краснов часто любовался этой полоской песчаного берега, полукольцом охватившей залив. Все здесь было для него привычно и знакомо.