Георгий Марягин - Стратег и зодчий

До Ходынки ехали молча. Казалось, все в машине задремали. Только когда выбрались на просеку покровско-стрешневского леса, Ленин, взглянув на березы, сомкнувшиеся шатром, воскликнул:

— Какие красавицы!

И Крупская и Мария Ильинична знали, что береза — любимое дерево Ильича. Нередко, живя в Париже, Ленин на полях рукописей рисовал березы, березовые листочки.

Дорога спускалась к небольшой речушке.

— Гиль, смотрите, мосточек хлипкий, — предупредил Ленин.

— Сейчас остановлюсь, посмотрим, выдержит ли машину.

Все вышли из машины.

Возле моста стоял старик с охапкой травы. Ленин поздоровался со стариком, стал расспрашивать, откуда он, знает ли здешние места.

— Вы на том берегу подождите, — вернулся Гиль, осмотрев мост, — кажется, удастся проскочить.

— Что же мост не чините? — спросил Ленин старика.

— А кому чинить, власть Советская.

— Значит, Советская власть мостами не занимается?

— Ты московский? — поинтересовался в свою очередь старик. — Поди, не знаешь, что в деревнях творится. Только и ходят, промеривают, сколько угодной да сколько неугодной земли, сколько лугов, сколько леса. Потом сход без перестану круглый год все делит. За вилы берутся, к согласию никак не придут. Сперва захотели делить по душам. А их, душ-то, в каждой избе семеро по лавкам. Потом порешили по дворам землю наделять. Опять не тот поворот — как ни мерь, кругом шестнадцать.

— Это почему же именно шестнадцать? — спросила Крупская.

— Счет такой. Аршин — шестнадцать вершков. А к аршину еще вершок не нарастишь. Не та мера будет. В нашем селе земли всего ничего, а душ восемьсот, вот и считай и рассчитывай. А в соседнем, там, где земли графа Обольянинова были, — слыхал про такого? — там на каждую душу по полдесятины вышло. Вот и выходит — земля наша, а земли нет. В Москве про это думают? Или только декреты пишут?

— Думают! Когда декрет писали, знали, что не нужно делить землю.

— Это как же? — сердито и недоверчиво посмотрел на Ленина старик. — Значит, по-старому, земля миру не достанется?

— Нужно миру подумать, как всю землю в одно хозяйство свести и по-настоящему ею пользоваться.

— Э-э… Эту погудку мы слыхали! — вскидывая связанную бечевкой охапку травы на плечо, буркнул старик. — Был у нас представитель. Уговаривал всем в одно хозяйство сойтись. Только весь сход против восстал. Это своего-то лишаться?.. — И, не попрощавшись, зашагал к дому.

За мостом быстро отыскали небольшую полянку, в вышине над нею ветви высоких берез и кленов переплелись, скрывая солнце.

— Лучшего желать нельзя, — радостно поглядывая на купы зелени, говорил Ленин. — Надя, это напоминает мне то местечко под Женевой, помнишь, возле Вилье. Ты знаешь, Маняша, мы с Надей в Швейцарии часто уезжали путешествовать на велосипедах и также брали с собой провизию. А пиво и кофе было в любой харчевне.

Ленин помог жене и сестре расстелить пледы.

— Сейчас бы, в такую жарынь, Гиль, хорошо бы по кружке пива. Какое в Польше пиво варят! Когда мы жили в Кракове, я любил ходить в «огороды». Там возле каждого дома на окраине есть «огород» — небольшой садик со столиком. Жители продают «сырие млеко» с вареным картофелем… Ну, вы отдыхайте, а я поброжу.

По заросшей чернобылом тропке Ленин пошел в глубь леса. На небольшой лужайке лежала недавно скошенная трава. Ленин сгреб ряд прокоса и прилег на вялую траву. Пахло донником, шалфеем, ромашкой. Он долго лежал, ни о чем не думая, только вслушиваясь в лесные шорохи, в стрекот кузнечиков. В городе редко удавалось побыть наедине с самим собой. Ленин не почувствовал, как задремал. Проснулся от надоевшего жужжания: над самой головой кружился сверкающий золотом шмель.

Поправляя под спиной слежавшуюся траву, Ленин вдруг подумал: «Уж не того ли деда, что встретился у моста, трава?» Стал припоминать каждую фразу старика. Его рассказ был значителен, отражал те события, которые происходили в подмосковной деревне. «Мужик почувствовал, что такое уравнительное землепользование. Но почувствовать — это одно, а найти выход из сложного положения — другое. Пока в деревне не поймут, что разрозненное мелкое хозяйство — это гибель, ничего толкового не выйдет. Большинство крестьян получают крохотные наделы оскудевшей, как ее называл Мельников-Печерский, «холодной» земли. Почти все земли нечерноземной полосы нужно обновлять… Откуда взять удобрения? Без коровенки нет удобрений. Без удобрений нет кормов для коровенки. Заколдованный круг». Ленин припомнил проштудированные перед отъездом из Швейцарии работы академика Ипатьева по связыванию азота воздуха, сулившие переворот в получении удобрений. Недавний рассказ Луначарского о лаборатории Ипатьева убеждал, что можно создать заводы по связыванию азота. «Только бы скорее начать строить заводы. И круг будет разорван. Земле будет возвращено ее плодородие».

Казань походила на табор какого-то гигантского кочевья, остановившегося на перепутье между Востоком и Западом. Город был наводнен военными. Каждый день прибывали отряды с громкими названиями, порою с необычными знаменами от полосатых, разноцветных до черных. На запасных путях уже не могли поместиться все прибывающие в Казань воинские части, подразделения. Они облюбовывали площади, дворы учебных заведений и, наконец, стали занимать постройки кремля.

Казань весь день митинговала. Митинги возникали произвольно. На них обсуждали кандидатов на должности командиров рот и полков. На них смещали неугодных красноармейцам командиров.

Левые эсеры, анархисты, эсеры-максималисты, меньшевики выступали с изобличительными речами. Они требовали отмены назначений на командные должности, коллегиального обсуждения приказов. Они протестовали против того, что небольшие отряды, громко именовавшиеся полками, а порой даже армиями, расформировывались или вводились как батальоны в регулярные полки. Во многих отрядах усилилось волнение. Что-то готовилось в Казани.

Командующий Восточным фронтом Муравьев разжигал эти волнения своими выступлениями.

Он внезапно появлялся на митингах, сопровождаемый эскортом всадников. Красочно и пространно говорил о себе, сыне крестьянина, бывшем каторжнике, о своих победах на калединском фронте, о подвигах на Украине. Он обязательно рассказывал о том, как его травили комиссары и как его выручил из тюрьмы нарком Троцкий. Он накалял людей своими призывами умыть Россию кровью врагов, рассуждениями о том, что революционная война не терпит уставов, что у нее один устав — бить врага, не щадя себя.

После выступления Муравьева политработникам было трудно доказывать, что без учебы, без овладения оружием ни о какой победе думать нельзя.