Георгий Марягин - Стратег и зодчий

На заседаниях Реввоенсовета Муравьев выступал с прожектерскими планами разгрома белых. На схемах, которые представлял он, были искусно изображены стрелы наступательных движений армий. В штабных планах назывались разные фланговые удары и охваты. Но Кобозев и Благонравов, уже прошедшие школу Октябрьского восстания и разгрома дутовских банд, разоблачали авантюризм Муравьева. Они хорошо знали, что Первая армия, равно как и Пятая, стоявшая под Казанью, лишь формируются, что Муравьев ничего не предпринимает для разведки сил противника, а они накапливались в Оренбурге, Самаре.

Муравьев считал, что он блестяще выполнит задуманный им план охвата Оренбурга, что войска противника будут разгромлены в треугольнике Самара — Бузулук — Бугуруслан «его» армиями, которые он «двинет» с севера от Уфы, с юга от Николаевска, с запада от Симбирска. Кобозев не оставил от этих построений ни одного кирпичика. Он показал, что Вторая армия, продвигаясь от Уфы к Самаре, может быть разгромлена сильной златоустовской группой белогвардейцев, а Четвертая, которую Муравьев решил «двигать» от Николаевска, должна будет пробиваться через станы уральских белых казаков.

Муравьев был не в состоянии оценить те меры, какие приняли командующий оренбургской группой войск Зиновьев, командиры отрядов Блюхер, Каширин, Коростылев и другие, чтобы сохранить силы. Зиновьев вывел около одиннадцати тысяч рабочих и казаков. Они направились к Актюбинску. Другая часть войск, возглавляемая Кашириным и Блюхером, отошла на север для соединения с частями Третьей армии, недавно организованной на Урале.

Муравьев оставался верен своим авантюрам. Он требовал: «По колено в крови защищать Оренбург».

Обход, организованный Зиновьевым, он считал изменой и требовал расстрела командующего войсками — талантливого рабочего полководца.

Но Кобозев и Благонравов одобрили решение Зиновьева, Блюхера и Каширина.

В последнее время Муравьев перестал выдвигать несбыточные планы, старался показать, что он сторонник формирования регулярных частей и укрепления единоначалия. На каждом заседании Военного совета он не упускал случая заявить о своей верности Советской власти, о том, что левые эсеры — это не «левые коммунисты», которые не понимают, что в армии не может быть места коллегиальности, демагогии. Он уверял, что в его крови кадрового офицера каждый шарик борется с носителями партизанщины, распущенности. Но в то же время он путанно говорил о какой-то революционной дисциплине и стратегии гражданской войны. Муравьев явно опекал левоэсеровские и анархистские отряды.

Поезд прибыл в Казань с опозданием почти на половину суток. По пути с вокзала в гостиницу, где находился штаб Восточного фронта, Тухачевский с любопытством рассматривал город, ставший военным биваком. Прямо на улицах и во дворах дымили походные кухни, было навалено обозное имущество. Улицы тонули в гаме, шуме, разноречье: русская, башкирская, татарская, украинская речь перемежалась с немецкой, чешской, венгерской. Возле кремля встретился отряд разномастно одетых людей со знаменосцем на ослепительно-белой лошади, поперек красного знамени была нашита черная полоса. Над этим шествием вздымались плакаты: «Да здравствует разрушающий дух!», «Власть — тюрьма!», «Безвластье — свобода!».

На лестнице штаба Тухачевского окликнул Языков, учившийся вместе с ним в Александровском юнкерском училище:

— Миша, какими судьбами, какими дорогами? К нам?

— О дорогах долго рассказывать, а судьбы людей нашей профессии известные.

— Зайдем ко мне, — предложил Языков. — Я здесь в оперативном отделе. В оперативном отделе, в черном теле.

Они зашли в номер, обставленный с купеческим шиком. Стены были увешаны огромными картами-десятиверстками. На них цвели кружки, квадраты, ромбы.

— Что за серпантин? — глядя на карту, удивился Тухачевский.

— Это личная оперативная комната командующего Муравьева, экс-подполковника. Слышал о таком? Вот, почитай его биографию. — Языков взял с подоконника какой-то листок. В нем восхвалялись подвиги Муравьева на Пулковских высотах и на Украине.

— Что же это? Части фронта? — отложил в сторону листок Тухачевский. Он не сводил глаз с карты.

— Здесь каждый командир почему-то объявляет свой участок фронтом. Видишь, все расположены на железной дороге. Из вагонов не желают вылезать. Идет эшелонная война. Иногда гоняются друг за другом по пятьдесят — сто километров. Набрался отряд триста — четыреста человек — именуют армией. Выбирают командиров. Какая-то Запорожская сечь. Черт понес меня на эту службу. Нужно было отсиживаться в лесничестве. С прибытием Муравьева началась кутерьма. Пойдем пройдемся по улице.

— Там жарко. Нет ли здесь столовой, чайной?

— Не стоит туда ходить. Все лучшее заняла свита Муравьева. У меня, Миша, есть с собой завтрак, пойдем на бульвар, перекусим.

Языков, выйдя из оперативной комнаты, замолчал. Весь путь до бульвара он односложно отвечал на вопросы Тухачевского, только когда уселись на скамейку, разоткровенничался:

— Не попасть бы в тюрьму. Тут у Муравьева в каждом отделе штаба свои люди. Его адъютант Чудошвили насажал осведомителей. Тебе не нужно было соваться в это пекло.

— Что такое Муравьев как военный?

— Человек удачи и риска. На оперативных совещаниях старые военные только переглядываются, когда Муравьев начинает анализировать обстановку, развивать свои планы. По-моему, — Языков оглянулся вокруг, выждал, когда пройдет какая-то женщина, и шепнул, наклонясь к Тухачевскому, — авантюрист! Выскочка. Подполковник военного времени. Две недели назад назначен. Никакого порядка. Все время смотры, парады.

Тухачевский, слушая Языкова, вспоминал первые дни организации Западной завесы. Там тоже командиры собирались создавать свои фронты, свои армии, объявлять автономии. Но командующий завесой Снесарев сразу положил конец военной вольнице.

— Нужно создавать фронт. Ты, Мишенька, видел на карте, нагни так называемые части разбросаны вдоль Волги и Камы. Около двух тысяч верст протяженность фронта. Это даже не решето, а черт знает как назвать. Все перемешалось: не поймешь, где линия чехов, где наша линия. До сих пор не могу уяснить, сколько у нас народных комиссаров. На Урале возле Златоуста нарком Подвойский формирует части, назначает командующих армиями и участками. В Москве тоже нарком — Троцкий. Тот всегда отменяет приказания Подвойского. Скажи, Ленин по образованию военный?

— Нет, юрист.

— Он почти каждую ночь вызывает наших дежурных, запрашивает, где какие части, как идет формирование. Мне однажды пришлось говорить с ним. Создалось впечатление, что он знает военное дело.