Георгий Марягин - Стратег и зодчий

— В Оперативный отдел?

— Передайте Горбунову. Я сам укажу нашим наркоматам сроки поставок, под их ответственность.

Как опытный конспиратор, Мартынов, прежде чем подойти к Суханову, отдыхавшему на скамейке Екатерининского сада, прошелся по аллее, вышел из сада и снова вернулся.

— Что вы кружитесь? — насмешливо окликнул Мартынова Суханов. — У Дзержинского филеров нет. Да вы в вашей одежонке вне подозрений. Кто скажет, что вы экономист? Не то маляр, не то кровельщик.

— У Дзержинского на каждом шагу добровольные филеры. Не успеют наши товарищи появиться на заводах, как уже становится известно на Лубянке. Столько провалов! Московское совещание накрыли. Всероссийскую рабочую конференцию не удалось созвать.

— Нам нечего скрывать, мы все на виду. Откровенность и искренность — непременное качество деятеля революции.

— За эту искренность, откровенность мы и расплачиваемся, — буркнул Мартынов. — Следует делать свое дело и поменьше провозглашать то, что мы собираемся делать. Вы, например, не должны были декларировать о повышении цен на хлеб, о премиях за доставку его. У вас, как руководителя Северной продовольственной управы, были возможности повысить цены на хлеб так, чтобы ни один из большевистских контролеров не заметил.

— Дело не в хлебе. — Суханов с озлоблением бросил докуренную папиросу, стал втаптывать ее в землю. — Дело в другом. Мы сделали неверный шаг в свое время, нам не нужно было уходить из правительства. Это Мартов наколбасил. Вскипел! Политик должен быть хладнокровным.

— Несколько месяцев слишком малый срок для того, чтобы судить, рано или поздно, правильно или нет. Об этом скажут через два-три десятка лет. Тогда вспомнят нас с вами, нашу принципиальность, верность идеям.

— Вспомнят ли? Уже сейчас ни на одной фабрике, по сути, нет наших организаций. — Лошадиная физиономия Суханова позеленела.

— Формальные организации нужны только для правящих партий, — стал доказывать Мартынов. — Пусть у нас на каждом предприятии будет только два-три единомышленника. Но я их не променяю на сотни тех, кто пользуется привилегиями. Вы нигде не бываете, не слышите, что говорят люди труда.

— Что же они говорят?

— Они, например, говорят, что не хотят читать «Новую Жизнь», слушать рассуждения о незрелости рабочего класса России. Среди большевиков нашлись военачальники, нашлись люди, ставшие во главе предприятий.

— А что толку из этого руководства? Что? — Суханов все больше раздражался. — Руководить предприятиями, которые ничего не производят и занимаются перепродажей сырья. Это не социализм. Это анархическое потребление того, что уже создано. Это понимает сам Старик. Я не удивлюсь, если он заключит союз с Англией и Америкой и начнет воевать с Германией. Немцы своими акциями разрывают Брестский договор, как ненужную бумажку. Они заняли Дон, Крым, потом выйдут к Волге. И Советская власть будет формальной. Мы должны выждать, когда позовут нас спасать Россию. Я говорил Мартову, чем это кончится. Теперь сидит затворником на своем чердаке.

— Что же нам делать, по-вашему? Выжидать?

— Миром владеют идеи, а не власти, — изрек Суханов.

— Как понять сей афоризм?

— Мне один наборщик говорил, что не все декреты издаются для выполнения. И выполнять их можно по-разному… От исполнителя зависит очень многое, — многозначительно протянул Суханов. — Я перейду на работу в Госплан. Там большое поле деятельности, большая воля для исполнителя… Нужно везде завоевывать положение. Входить в Советы.

— Допустят ли?

— Кающихся грешников прощают, — загоготал Суханов. — Декларируем, что признаем Октябрь, Советы, заверим, что готовы искупить любой ценой свое грехопадение.

— Как это сделать — обнародовать письмо, заявление?

— Составьте вы. Публицистика ваше призвание.

Специальный правительственный поезд мчался к Волге, останавливаясь лишь на узловых станциях для смены паровоза. Он направлялся по решению Центрального Комитета партии на Восточный фронт — там, после сдачи Казани, обстановка становилась угрожающей.

Вместе с наркомом по военным делам Троцким в поезде находились председатель Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов Смидович, представители Народного комиссариата по военным делам Гусев и Народного комиссариата путей сообщения Жигмунт.

Утром в коридоре салон-вагона Гусев близоруко всматривался сквозь стекла пенсне в бескрайность степных увалов, на которых под жгучим солнцем золотились свежие скирды.

— Любуетесь пейзажами, Сергей Иванович? — вывел его из раздумья громкий голос.

Гусев обернулся. Приоткрыв дверь купе, стоял Троцкий. Несмотря на зной, он был в суконной гимнастерке, перетянутой новой портупеей.

— Родные дали, — с явной грустью, нараспев ответил Гусев. — Давно не был в этих краях. Всегда тянет на земли отцов. Но все пути мимо них.

— А меня не тянет в Причерноморье, — признался Троцкий. Он иронически кивнул в сторону окна — поезд шел вдоль какой-то деревни. — Скука, Евразия… Она уже заговорила. Кулацкими бунтами. Крестьяне еще не вызрели для революции — они способны только на бунты, мятежи. Эти буржуа в армяках признают Советскую власть отсюда и досюда: когда им дают землю — они за нее; когда от них требуют хлеб — они против. И никакими словами их не проймешь. Их симпатии можно завоевать только страхом.

— Надежное орудие, — заметил Гусев.

— Очень надежное. Мы слишком либеральничаем. Настала пора заставить уважать нашу власть, наши законы. Ленин потребовал действовать на всех противников революции террором.

— Ленин требует не щадить кулака, белогвардейщину, но террор против всех крестьян — нелепость.

— Только самыми суровыми мерами можно навести порядок на фронте. Не прокламациями и агитацией. В армии немало крестьян. Они пока отступают. Мы дали Восточному фронту два отряда авиации, перебрасываем с Западного новые части. Но там не могут их использовать. На Волгу пришли суда из Балтики. В Военсовете все доверили Вацетису — главкому. Мы можем и должны разбить противника. Но Вацетис затянул организацию армий. Он выдвигает старомодные идеи, предлагает создать какие-то корволанты…

— Лев Давыдович, из Сасовского ревкома получена телеграмма, — подходя к Троцкому, доложил адъютант. — Ревком просит вас выступить на митинге.

— Опять сходка… Я не агитатор. Сообщите, что поезд остановится только для смены паровоза.

Гусев ушел в свое купе, Троцкий, облокотись о поручни, задумчиво смотрел на степные просторы. Он мысленно обозревал события последних трех месяцев. Кажется, его ни в чем не могли обвинить. Он старался выполнять указания Центрального Комитета. Никто не сможет упрекнуть его в пассивности при подавлении ярославского мятежа. Но почему-то многие его действия вызывали осуждение. То появлялся Фабрициус с жалобой на назначение Булак-Булаховича, то Берзин требовал смещения генералов-монархистов, присланных им для командования частями, то Невский восставал против его попыток подчинить транспорт военным властям. Этот рейс на Казанский фронт должен был многое решить в его судьбе.