Юрий Сальников - Нет примирения!

— Я на минутку. Сказать. Сашка еще там. А мне вот сочинение. Потому я…

Ну, что бы взять да просто так и спросить: «А где Даша?» И вынуть из кармана розовую бумажку — билеты в кино: «Купил вот на последний сеанс… Где же она?»

Но самые обычные слова почему-то никак сейчас не выговариваются, и глаза не оторвать от сиреневого платья…

На веранде протопали сапожищи Ивана Терентьевича. Заурчала за деревьями машина, по звуку слышно — снялась с места.

Павлик еще раз взглянул на сиреневое платье.

— Ладно, пойду.

Он вышел из комнаты Бобровых. И с налету в сенцах задел за что-то громоздкое, больно ушиб ногу, чуть не упал.

Толкнув дверь в кухню, пригляделся: в желтой полосе электрического света увидел сложенные в сторонке пузатые тючки. Грубая оберточная бумага на одном из них прорвалась, под нею поблескивали новенькие жестяные банки с фабричной наклейкой: «Цинковые белила».

— Медведь косолапый! — послышался голос Авдотьи Мироновны. — Не видишь?

Павлик резко повернулся:

— Вижу! «Дельце» опять?

Тетка закрыла дверь, встала на пороге, словно на страже крутобоких банок с краской:

— Не на твои денежки куплены!

— Куплены? — гневно переспросил Павлик. — Кажется, я уж говорил и вам и дяде, чтоб прекратилась эта «купля-продажа»!

— А ты еще не хозяин командовать!

Павлик мотнул головой:

— Эх, вы!

И прошел в комнату.

За стенкой, у Бобровых, послышалась возня, донесся громкий возглас Нади:

— Дима, оставь кошку!

Заплакал мальчик.

Павлик сел за стол, зажал голову руками, потом вытащил из-под груды учебников тетрадку «Домашние сочинения». Вырвал листок и схватил карандаш. Появилось первое слово «Даша». Потом еще: «Дорогая Даша!» И уже бесчисленное множество: «Дашенька, Даша…»

За стенкой тихо…

Где же ты, Дашенька, где?

…Он не заметил, когда зажглись звезды и как накопили деревья сада в глубине своей таинственную черноту ночи.

Вышел, сел на ступеньках веранды. Сзади, в окнах у Бобровых, вспыхнул свет, залил часть дорожки. Стало вокруг еще темнее.

— Озоном дышишь? — раздался за спиной голос.

Александр появился неслышно. Он уже давно дома.

Павлик промолчал. Александр уселся рядом.

— Опять ты сегодня с флянцами мучился? — заговорил после паузы бригадир.

— А ну их! — с досадой отмахнулся Павлик. — Сорок отверстий! Одним метчиком, потом другим… Резьба забивается, снова чистовым проходишь. Надоело уже!

— Ты вот что, — предложил бригадир. — Попробуй нарезать через флянцы. А с метчиком тоже сообрази. Здесь специальный надо.

— То-то и оно, — ответил Павлик. — Ни один машинный не подходит, упирается в шестерню или в муфту.

— А если укоротить? — сказал Александр. — Завтра сделаем. Ждать-то нечего: коробки скоростей навалом пошли… Вообще мало мы еще соображаем…

— Что мало? — не понял Павлик.

— А все! Планы у нас, можно сказать, неохватные! Только успевай! Техника вперед идет. И наш завод с каждым годом меняется, совершенствуется… И продукция тоже. Многорезцовые токарные автоматы — техника!

— Вот видишь! — усмехнулся Павлик. — А тебе все мало.

— Правильно! — сказал Александр. — Потому что до сих пор отдельные узлы дедовскими способами собираем.

— Вечно ты недовольный.

— Может быть… может, — вскочил Александр. — Понимаешь ведь, сколько еще сделать-то нам предстоит! Вот я и хочу…

Он внезапно прервал себя и, вглядываясь в темноту, неуверенно спросил:

— Даша?

За листвой садика как будто виднелся силуэт девушки, остановившейся у калитки. Послышался приглушенный смех. Стукнула калитка. За Дашей приближался еще кто-то. И когда этот «кто-то» попал в разлив света, бьющего из окон, Александр и Павлик узнали Григория Свиридина.

— Вот как! — проговорил Александр и сошел со ступенек на дорожку, словно преграждая пришедшим путь к дому.

— Мир честно́й компании! — начал Свиридин развязно. — Принимай, бригадир, сестрицу! Сдаю в целости-сохранности.

— А я тебе не поручал ее! — оборвал Александр.

— Ну, ладно! В таком разе прощевайте! — Свиридин помахал рукой и повернулся.

— Нет, стой! — Александр шагнул к нему. — Иди, Даша.

Она не двинулась с места.

— Иди, говорю! — повысил он голос.

Она вошла на веранду и остановилась. По другую сторону от перил стоял Павлик.

Александр приблизился к Григорию еще на шаг и сказал очень тихо:

— Про сестру мою забудь!

— Это почему?

— Так будет лучше.

— Пугаешь?

— Советую.

— А не выполню?

— Увидим.

— Что ж, увидим.

Григорий небрежной походкой направился из садика. Александр ждал, когда закроется за ним калитка. Ждал и невольно думал: «Вот есть еще такие! Идти бы всем, не останавливаясь, вперед и вперед, а эти, словно колодки деревянные, путаются в ногах, мешают и сдерживают…»

И с Дашей, сестрой, не об этом бы типе сейчас разговаривать… А она, конечно, тоже затеет. Ну, так и есть!

— О чем ты говорил с ним?

— Пойдем в комнату, — позвал Александр, проходя мимо.

— Нет, ты скажи, о чем?

— Пойдем!

Даша стукнула кулаком по перилам и сбежала с веранды в садик.

— Дашенька! — метнулся за ней в темноту Павлик.

…Она остановилась за кустом акации, кусая сорванную травинку, и даже не повернула головы.

— Я ждал тебя, Дашенька… Вот билеты в кино купил.

— Билеты, билеты! А я не виновата, что у тебя мало времени… Всякие там субботники да воскресники! Уроки да сочинения! Была я уже сегодня в кино, была, понял?

Она выговорила это сквозь слезы и побежала дальше по дорожке сада на улицу, на ту самую улицу, по которой еще вчера Павлик бродил такой счастливый, такой ликующий…

Да, вчера еще все было иначе…

Смутной была тревога Александра. Случайным казалось многое в поведении внезапно появившейся в городе сестры. И мимолетным рисовалось столкновение с Григорием.

А уже сегодня ясно, что приезд Даши таит в себе что-то неприятное. На завод не пошла, со Свиридиным опять встретилась. И под личиной вежливого согласия, не желая ни спорить, ни ссориться, оказывает всем тайное сопротивление.

Александра особенно тревожит, что в этом замешан Свиридин! Недоставало еще, чтобы впутался сюда этот человек!

До сих пор Григорий Свиридин шел по жизни где-то стороной, и как бы ни держал себя, как бы ни действовал, в конечном счете ни Александра, ни его друзей это не особенно касалось. Ну, поговорят между собой, посмеются или обложат в сердцах крепким словцом, да и махнут рукой!

…Когда он появился впервые в цехе — веселый, шумный, говорливый, то даже многим понравился. Что называется, рубаха-парень! Но скоро обнаружилось, что «рубаха-парень» просто подличает: инструменты от товарищей прячет, ничем «своим» не делится, уступок никому никаких не делает, а где можно урвать — урывает без зазрения совести.