Владимир Кудинов - Сполохи

Шапчиц, порою пребывавший в робости не только в присутствии Значонка, но и его дочери, сегодня чувствовал себя уверенно и деловито. Таким, наверное, он был в своей обычной жизни.

Заметив внимание Значонка к его библиотеке, он сказал:

— На днях я нашел у букинистов любопытную книжку Джеймса Фрэзера. Вам не приходилось его читать?

— Приходилось. Но так давно, что я уже все перезабыл.

— Фрэзер объясняет смысл одного чрезвычайно интересного древнего ритуала, — сказал Шапчиц, обращаясь ко всем сразу: надо было как-то начинать общий разговор. — В Арицийском лесу росло дерево Дианы, богини леса, покровительницы стад, подательницы плодовитости людям, животным, растениям. Это дерево охранялось царем, богочеловеком. Считалось, что он олицетворял собою возлюбленного Дианы, обладал ее способностями… Царь охранял дерево с мечом. Любой человек, даже беглый раб, мог убить его и стать таким образом новым царем. Удача, понятно, всегда сопутствовала более ловкому, более сильному. То есть молодому. Душа погибшего царя переселялась в молодое тело. Царь не мог быть дряхлым, ибо это грозило обернуться катастрофой для всех людей, животных, для всей природы.

— Что ж, здесь есть свой резон, — заметил Значонок. — Немийские анимисты не были одинокими. Во всех древних цивилизациях было нечто подобное. Да что там древних — уже в нашем столетии жизнь и царствование монарха одного из конголезских племен ограничивалась одними сутками. Его умерщвляли. Кстати, об этом тоже писал Фрэзер… — При случае Значонок умел, оказывается, щегольнуть памятью. — Вот и вы придете на смену либо мне, — без всякого перехода негромко добавил он, — либо вот ему. — И кивнул в сторону Капранова.

— Помилуйте, как можно!.. К тому же я без меча, я с миром! — шутливо запротестовал Шапчиц.

— Конечно, — согласился Значонок, подцепив вилкой кусочек сервелата. — Я давно хотел сказать, что мне будет искренне жаль, если вы вдруг оставите селекцию. Пожалуй, я был несколько несправедлив к вам — работать-то вы умеете.

— Спасибо, — с признательностью ответил Шапчиц.

— И думать умеет, — потрепала Люда вихор Шапчица.

— И это — тоже, — вновь согласился Значонок.

А стадион там чего-то снова разволновался, и комментатор сказал: «Действительно, хорошо у футболиста поставлен удар. Вот попади он сейчас по воротам, и счет, действительно, мог бы измениться».

— Хотя французская Академия наук, — продолжал Значонок, — еще в тысяча семьсот семьдесят пятом году категорически отказалась от всяческого рассмотрения проектов вечного двигателя… Чтоб не разбазаривать время попусту.

Намек был понят. И, пожалуй, принят.

«Да, дорогие друзья, — с пафосом говорил телевизор, — защитник спас свои ворота, казалось, от неминуемого гола!.. Что ж, молодой вице-чемпион, кандидат в сборную, редактор стенной газеты показывает сегодня, действительно, надежную игру. Вот, присмотритесь к нему…»

— Я чувствую себя виновным перед вами, Иван Терентьевич, — подняв глаза, тихо сказал Шапчиц.

— Зачем же — предо мною?.. Вообще-то, нам с вами пора воспитывать в себе помимо чувства вины еще и чувство ответственности.

— Согласен, — кротко уронил Шапчиц.

— А я, — доверчиво сказал Значонок, — я больше не задираюсь, я буду умненьким и благоразумненьким. Я буду паинькой. Вот как сейчас — сижу, не шалю, никого не трогаю, починяю примус, как говорил булгаковский кот.

«Вы представить себе не можете, что творится на стадионе! Сплошной рев, свист, трещотки, трубы, сирены, петарды…»

— И простите мне былую невыдержанность. Я постараюсь от нее избавиться. Просто сказывается недостаток в воспитании, — усмехнулся Иван Терентьевич.

Бог его знает, этого старика, лукавил он здесь или нет.

Люда с благодарностью, ободряюще провела рукою по его плечу, прошла в кухню за новыми закусками. Бронислав вышел следом.

— Ну вот, — сказал он, — я ж говорил тебе, что все образуется, все будет хорошо.

Он осторожно привлек Люду, и они постояли так, прижавшись друг к другу.

— Будь умницей, — сказала Люда.

«Седьмой номер хозяев поля, — ничего не скажешь, настоящий мастер. Жаль только, что носит длинные волосы. Нет бы постричься как положено…»

— А как положено? — поднял Значонок брови.

«Какой шум! Какой азарт!.. Местные газеты писали — не знаю, в шутку или нет… да, конечно, в шутку, — что полиция конфисковала двигатель с реактивного самолета, когда чересчур рьяные тиффози будто бы пытались установить его на трибуне… В таких условиях, сами понимаете, играть очень трудно…»

— Пожалуйста, сделайте потише, — попросил Значонок Алика. Достал свой «суворовский» платок, вытер лицо, шею: было душновато.

«Итак, дорогие друзья, первый тайм окончился. Перерыв. Команды отправляются на отдых — отдохните, пожалуйста, и вы…»

Алик уменьшил громкость.

— Из анимистических ритуалов, — вернулся к начальному разговору Капранов, — мне более всего нравится оплодотворение на своем поле туземцем женщины.

— Оплодотворение женщины должно вызвать, по ассоциации, и оплодотворение посевов, — кивнул Значонок.

— Да. Но мы несколько отвлеклись, — сказал Капранов. — Дай вам бог, как говорится, в этой пятилетке пятерых с бантиком и пятерых с крантиком!

— Я принесу горячих пельменей, — вспыхнула Люда и опять прошла мимо отца в кухню.

И только тут Иван Терентьевич, этот старый пень, этот большой ребенок, понял, отчего его дочь сшила себе новый гардероб и носит последнее время платья свободного покроя.

— Я люблю людей дела, — сказал как-то враз опьяневший Шапчиц. — Люблю деловитость японца, американца, немца. Наше время требует от людей в первую очередь именно этого качества. Почему даже фашисту, этому проклятому миром убийце, не могла прийти в голову мысль расковырять у своего дома муравейник или разбить за здорово живешь уличный фонарь?

— «Ах, из-за вас, из-за вас, проповедники, вздулись у многих бедняжек передники», — угрюмо вставил Значонок. И это передернуло Люду.

— Папа! — ахнула она.

Все остальные, кажется, пропустили его выпад мимо ушей.

— Если бы я получил мой сорт еще тогда, когда начинал работу над ним, то есть десять лет назад, мне была бы обеспечена республиканская премия, и не меньше…

— Сейчас самое время поговорить о картошке, — иронично заметил Капранов.

— Времена изменились, — упрямо продолжил Шапчиц, — но я не оставил дело незаконченным. Дело, прежде всего дело! — Он поднял рюмку.

Но Люда отобрала ее, налила Брониславу в фужер минеральной.

— За дело и деловитых людей, — с сарказмом поддержал Значонок. — Но не за людей, предпочитающих стрелять по птице сидящей. Уважающий себя охотник сначала хлопнет в ладони, поднимет птицу на крыло и лишь потом стреляет.