Пётр Нестеровский - Перо жар-птицы

— Рад видеть вас, дорогой друг. Как прошла вахта?

— На Шипке все спокойно.

— Нападений на пост не было?

— Случаи такого явления не состоялись.

— Отлично! А попытки поджога и прочие нежелательные факты?

— Обратно не обнаружены.

— Спасибо за службу. Когда я буду у власти, я вынесу вам благодарность в приказе.

Он вылазит из своего укрытия и делает утреннюю разминку.

— А пока что разрешите сигарету.

Я вынимаю пачку «Верховины» и щелкаю зажигалкой.

Кузьмич затягивается.

— Пожелать вам самых лучших благ.

Как будто блага бывают получше и похуже.

Я снял номерок и спустился во двор. Здесь, как всегда в эту пору, тихо, ни души.

Всю дорогу я старался об этом не думать. Черт с ним — что будет, то будет. Главное — не волноваться. Легко сказать — не волноваться! Я чувствую, что внутри меня сосет какой-то червь — страх и вместе с тем надежда. Чем ближе, тем больше.

И в зверинце тишина. От грохота засовов вся фауна встрепенулась. На меня глядят сотни глаз — безразличных, настороженных и явно враждебных. Я пробираюсь, как в трюме, среди ярусов с живым товаром. Мои клетки под самым потолком. Приставляю лестницу, снимаю первую, вторую, потом — третью и четвертую, выношу их во двор, задвигаю засовы и направляюсь в лабораторию. Две клетки под мышками, две в руках.

Уже по пути я вижу неладное. В голодающей группе — она у меня на хлебе и овсе — три трупа, белые шкурки с запекшейся кровью. Следы зубов и когтей. Значит, ночью была потасовка. В биогенной группе издохло только две, в группе усиленного питания — всего одна, зато в контрольной клетке три валяются кто на боку, кто брюхом кверху. Вот те на! Почему же прошлый раз выжили все контрольные и все голодающие, дохли только биогенщики и усиленные?

Я принимаюсь за обмер. Обычно мне помогает препаратор. Она держит, я же измеряю и записываю в журнал. Сейчас все приходится делать самому — корнцанг в левой руке, я достаю им крысу, прижимаю к столу, а правой рукой пытаюсь приложить к опухоли штангенциркуль. Крыса вертится, отчаянно пищит и рвется цапнуть меня за пальцы. Я выжидаю, когда она обессилит и утихнет.

Меня донимало не зря: у тех, что на биогенах и усиленном питании, опухоль меньше нормы. У голодающих ее выгнало, как никогда не выгоняло. Что за напасть! Ведь я вводил все сам, своими руками. Может, внесли инфекцию, могла и Мотя напутать, сунула не то, что надо. Раз в жизни попросил ее, и вот…

За окнами слышны голоса — сходятся на работу. Уже половина девятого. Я успел измерить штук двадцать, и всюду черт в ступе, сапоги всмятку. Не верь после этого в предчувствия! Столько времени ушло впустую.

Снизу доносится:

— Значит, купила?

— Доконал-таки, паразит: берите, говорит, дама, пока не разобрали. Выиграете пианину, а может, и «Москвича».

Я узнаю Мотю, мою соседку по дому. Прошлым летом я устроил ее сюда санитаркой. Это нежнейшее сопрано слышно за версту. Сначала оно грохотало в клинике и, разумеется, чуть свет поднимало больных. На ночных дежурствах от него перегорали электрические лампочки. Словом, посыпались жалобы и мою протеже специальным приказом Лаврентия перевели в биокорпус.

Мотя рокочет дальше:

— Я ему: а чтоб ты сказился, ирод. Давай, говорю, парочку. Только смотри, которые сыграют.

И снова тишина.

Пожалуй, можно не взвешивать. Ясно и без того. Но для очистки совести я достал весы и взвесил наугад: голодающих разнесло — дальше некуда, в биогенной группе и нормы нет. Усиленные все отощали.

Без десяти девять. Я сбрасываю крыс в ведро, закрываю дверь и иду в клинику.

Расплата наступает во дворе. Вдали я вижу Лошак и Ноговицыну — нашего хирурга, зампредместкома и по совместительству зава культсектором. Тоже старую деву. Они только что вошли на территорию. Лошак энергично жестикулирует, чего-то машет руками, но, увидев меня, утихает. Наверное, так утихает хищник, приближаясь к добыче. Я иду ей навстречу, как смертник на эшафот. В нашей конторе это первейшая затейница по части собраний и заседаний и в связи с оными — охотница за дезертирами.

Охота обычно начинается в вестибюле, на исходе рабочего дня.

— Товарищи, куда же вы?

— Варвара Сидоровна, ведь вчера…

— Вчера было общее, а сегодня… Минуту! А вы? Вас особо приглашать?

На завтра висит новое объявление — отчет профгрупп. И так изо дня в день. Согласимся, что это многовато. Мне от этой профсоюзной Жанны д’Арк давно жизни нет. С железной логикой арифмометра она каждый раз кладет меня на обе лопатки — скажите, почему вам скучно на собраниях? Почему вы снова задолжали профвзносы? Почему вы вечно умничаете? И еще тысяча всяческих «почему».

Расстояние сокращается. У Лошак осанка Ивана Поддубного, феноменальная выдержка. Ноговицына помельче, поскромнее. Чёлочка, как всегда, подфарблена какой-то заграничной сепией, робко подведенные губы. Говоря с вами, точно раздевается. И сейчас, в сорок пять лет, главное ее оружие — медовый голосок и ангельская улыбка. В свое время, этак — лет в тридцать, они действуют безотказно, могут заарканить любого, даже господа бога. Не знаю, молится она богу или нет, но если молится, то, кладя поклоны, соблазняет и его. С годами этот нехитрый механизм сдает. Я вижу ее насквозь, за что она платит мне лютой ненавистью. Такой ненавистью платят только женщины.

Лошак смотрит на меня как старшина-сверхсрочник на нерадивого новобранца.

— Скажите, почему вы сбежали с собрания?

— Видите ли, Варвара Сидоровна, я должен был съездить в Васильков. Заболел друг, школьный товарищ.

Все шло гладко, но сдуру я начал детализировать:

— Вернулся ночью, последним автобусом.

Они переглядываются. Я вижу, что загнул лишнее. Всегда лучше недоврать, чем переврать. Во взгляде Лошак душевная боль:

— Вот как! Почему же вчера вечером вас видели в Первомайском саду?

Капкан захлопнулся. Кто видел — я догадываюсь. Ноговицына опустила глазки. И как я не сообразил, что ее непременно понесет на Дебюсси! Второй такой поклонницы искусств и разных художеств — с ног сбейся — не найдешь. Без нее не обходится ни один концерт, ни одна премьера в опере. Всю свою зарплату это поэтическое существо ухлопывает на билеты, грампластинки и цветы для знаменитостей, местных и заезжих. Может часами выстаивать возле филармонии с букетом подснежников или тюльпанов. Есть такие психопатки и в наше время.

Музыку мы услышали еще на мосту. Афиша возле площадки сообщала, что это Дебюсси, а концерт сопровождается лекцией музыковедческого кандидата. Мы уже порядком устали, хотелось где-нибудь присесть, да и деваться было некуда. Когда мы вошли, дирижер закончил первую часть, взмахнул напоследок палочкой и отошел в сторону. Заговорил кандидат.