Пётр Нестеровский - Перо жар-птицы

— Держи, Гриша.

— Аж неловко, дядя Коля. Ей-богу…

— Бери, говорю. Давно по ним сохнешь.

К дому шла мать.

— Добрый вечер, Татьяна Осиповна, — сказал Засекин.

— Добрый, добрый. Чего миндальничаешь? Дареному коню в зубы не смотрят. — И на ходу добавила: — Меньше мороки будет.

— Эх, мама… — усмехнулся Логвин.

В саду Варя накрывала на стол. Шурша бумагой, Степан разворачивал здесь же покупку — новенький патефон, устраивал его на табуретке. Павел вынес из дому пластинки.

— Ну что? — склонился он возле Степана.

— Порядок!

— Дай я, — сказал Павел и стал вертеть ручку. Влево, потом — вправо.

— Не так, чудило…

— Николай! Где же вы? — позвала мать.

Из-за дома вышли Логвин и Григорий с турманами. Не сводя с них глаз, Григорий гладил спины, как заправский голубятник брал клювы в рот, гладил снова.

— Садитесь, — сказала мать.

Григорий подался к калитке.

— А ты что? — спросил Логвин.

— Домой, дядя Коля.

— Никуда тебя не пустим, — сказала Варя.

— Ну, Гришка! — закричали разом Степан и Павел.

Логвин взял его за плечи:

— Слыхал? Ты ведь тоже, можно сказать, виновник торжества, не он один.

Григорий сунул голубей за пазуху. Женщины засмеялись.

— Я их на будку пущу, — сказал Степан. — Потом заберешь.

Логвин церемонно протянул Варе руку:

— Милости прошу, Варвара Семеновна.

Варя поджала губы:

— Покорнейше благодарю, Николай Матвеевич.

И вслед за остальными они двинулись к столу.

Появилась бутылка вина, стопки с золотистыми ободками.

— За будущих техников! — поднялся Логвин. — За начальство наше, как сегодня сказали! Верно, ребята?

Степан на миг оторвался от стола, поставил пластинку и опустил иглу.

понеслось из патефона.

Подпрыгивая на скамейке, Павлик стал насвистывать в такт песне.

— Т-сс! — шикнула на него Татьяна Осиповна. — Ты за столом или где?

— А что, бабушка?

— Глядите, пожалуйста! — возмущалась она. — Спроси у отца, как дед его уму-разуму учил. Слово скажет за столом — ложкой по лбу. А ты свистеть!

— Это была другая эпоха, — заметил Павел.

— Чего, чего?

Варя сдерживала улыбку.

— А она смеется, вместо того, чтоб… — не унималась бабка.

— И все ты ворчишь, бабушка, — сказал Павлик, чувствуя незримую поддержку родных. — Все тебе не так.

лилась песня.

— Какая же эпоха, Павлуша? — спросила Варя.

— Домострой.

— Ого! — сказал Логвин.

— А разве не так? Пережиток феодализма… — развивал Павел.

— Гляди, какие умные, — махнула рукой Татьяна Осиповна.

Между тем Степан положил на диск новую пластинку:

И она пришла. Для многих нежданно-негаданно. Никто из них, сидевших тогда в саду, не заметил, как пролетели эти годы.

…Забитый людьми перрон вокзала у свободного пути. Матери, жены, дети провожают мобилизованных. Гудки паровозов врезаются в летний зной. Многоликий говор, чьи-то выкрики.

А подойдешь поближе к одним, другим — никто слова не проронит, больше молчат, не отрываясь друг от друга, чтобы запомнить лица надолго, а может быть — каждый это понимает — навсегда. Если же говорят, то — со стороны глядя — вроде бы и невпопад, но им кажется, что это самое главное, недосказанное дома, то, что непременно нужно сказать в эти последние минуты, чтобы не только лица, и слова не забыли и они — слова — запомнились навсегда.

— Шестая команда, на третий путь! — послышалось из репродуктора.

Варя вздрогнула.

— Не наш, — сказал Логвин, перебросив пиджак с руки на руку, поправив вещевой мешок за плечами.

С перрона двинулась шестая команда, кто — в обход стоящих на путях вагонов, кто — соскакивая на рельсы, а за ней близкие, одни — налегке, другие волоча за собой детей.

Варя прижалась к мужу.

Рядом стояли Павел, Гриша Засекин, а поодаль — Степан. Возле невысокой, все стесняющейся девушки с пепельной косой, закинутой наперед, в незатейливом ситцевом платьице и истоптанных туфлях.

— Гришенька, ты же смотри за ним, — глядя на Степана, говорила Варя.

— Мама… — укоризненно, косясь на девушку, сказал Степан.

— Знаю, знаю — не маленький, — вздохнула Варя.

— Мы друг за другом, — засмеялся Засекин.

— А может, в одну часть попадете?

— Хорошо бы, — сказал Степан.

— Иди к нам, Люда, — позвала Варя девушку.

Та робко приблизилась.

— Не проспите завтра, — улыбнулся Логвин, взглянув на Степана и Люду.

Григорий потрепал Степана по плечу:

— Это я на себя возьму, дядя Коля.

— Говорят, вас — с товарной.

— Тем лучше, ближе будет.

— А ты, Павлик, мать береги.

— Само собой, папа. Но долго не засижусь. Слух такой — студентов по училищам…

Степан наклонился к Варе:

— Мама… — и повел глазами на Люду.

— Не волнуйся, Степа. Было бы тебе хорошо, а мы с ней… — улыбнулась она девушке.

Люда коснулась ее руки.

Неслышно подошел санитарный поезд. Поредевший перрон повернулся к вагонам. Начали выгружать раненых. Одни шли сами, опираясь на санитаров, других несли на носилках.

Варя смахнула набежавшую слезу.

— Не надо, Варя, — сказал Логвин.

И вдруг тишина наполнилась гулом самолетов. Низко, над путями, пролетали истребители. Кто-то закричал:

— Воздух!

Новый для «гражданки» смысл этого слова уже входил в быт. Люди шарахнулись в сторону, но тотчас же вздохнули с облегчением:

— Наши!

Павел обнял мать.

— Да что с тобой, мама! К осени в Берлине будем, а там… Я снова в институт, а им, — кивнул он на Степана и Люду, — одна дорожка — в загс. А может, и не придется мне в Берлин. Пока проканителюсь там в училище, все кончится…

— Ты так думаешь? — обернулся к нему Логвин.

— Дай бог, родные мои, — сказала Варя.

— Четвертая команда, строиться! — донеслось из репродуктора. Логвин подтянул вещевой мешок:

— Ну, вот…

— Уже! — вскрикнула Варя и бросилась ему на шею.

Дожидаясь своей очереди, их обступили Степан, Павел, Люда, Григорий.

Выносили раненых. Пролетало новое звено истребителей.

Низко, под свинцовыми тучами, проносились самолеты. Расстреливали на пути все живое. Несмотря на туман и моросивший холодный дождь, на самолетах видны были кресты.

А внизу шел бой. Танки мчались по шоссе, выскакивали через кюветы в поле — по одну сторону дороги, в сосновое мелколесье — по другую. Строчили вправо и влево. Взмахивали руками и падали на размытый осенним дождем чернозем люди в бушлатах. Отстреливаясь от бегущих за танками автоматчиков, уходили в лес другие.