Пётр Нестеровский - Перо жар-птицы

— Хватит, Варвара Семеновна? — спросила Люда.

Варя отрицательно покачала головой.

Логвин остановился там, где прежде была калитка, оглядел торчащие из земли столбы ограды, картофельное поле во дворе и в саду и, осторожно ступая меж грядок, двинулся к дому.

Окна были предусмотрительно закрыты. Как всегда, если в доме была Люда. Он тихо подошел к окну и стал вглядываться в комнату.

Логвин увидел Варю, осунувшуюся, исхудавшую за этот год. Она что-то говорила Люде, та отвечала ей, но слов не было слышно; все это казалось сном или безмолвно вертящейся лентой немого кино.

Он стоял неподвижно, боясь пошевелиться, выдать себя словом, дыханием.

Люда принесла вышитый купон. Он всегда надевал его по праздникам. Варя замахала руками, выхватила купон и скрылась с ним в соседней комнате. Когда она вернулась, Люда протянула ей утюг, обычный очаковских времен утюг, подогреваемый раскаленными углями, когда-то она гладила им белье в саду. Варя кивнула, положила утюг на стол.

Случайно Люда обернулась к окну, на секунду замерла, а затем закричала громко, истошно. За окном стоял незнакомый, заросший человек, в лохмотьях.

Варя бросилась к окну, распахнула створки и, не проронив ни слова, рухнула навзничь.

Варя прижалась к висящей на перевязи руке мужа, потом припала к ней и принялась целовать.

— Что ты, Варенька! Ну, что ты… — говорил Логвин.

— Ничего, ничего я только… — и залилась слезами.

— Варвара Семеновна! — бросилась к ней Люда.

— Боже, где мы вас не искали! На Керосинной, на Сырце…

Логвин гладил ее волосы:

— Ну, Варя…

— Я от радости, это пройдет, — улыбалась она сквозь слезы.

Лишь сейчас Логвин увидел комнату — «буржуйку», на лето сдвинутую к стене, заколоченный фанерой оконный просвет, еще одну раму с картоном вместо стекла. На миг задержался на столе.

— Как же вы здесь? — И, не решаясь спрашивать дальше, умолк.

— Павлик вернулся, — угадала Люда.

— Еще в ноябре, — сказала Варя, — эшелон их разбомбили под Бахмачем. Три месяца домой добирался, бедный.

— Цел? — спросил Логвин после паузы.

— Слава богу. Посмотрел бы ты на него тогда!

— А Степан?

Варя взглянула на Люду. Снова наступило молчание.

— Где же он? — спросил Логвин.

— Степа?

— Павел.

— На хлебозаводе экспедитором устроился, — сказала Варя.

— Значит, там сейчас?

— Наверное. Только не с нами он живет.

— А где же? — удивился Логвин.

— На Пушкинской.

— Ничего не понимаю.

— Сколько квартир теперь пустует, — подсела к ним Люда. — Не поверите, Николай Матвеевич. Полгорода…

— Зачем же… Разве дома негде?

— Говорила я ему, — сказала Варя.

— Правда, Николай Матвеевич, слушать не хотел, — подтвердила Люда.

Логвин пожал плечами. Еще раз взглянул на стол.

— Что это за выставка у вас?

— На базар я собираюсь, Коля.

— На базар?..

— Да, на базар…

Он подошел к столу, щелкнул по медному тазу, повертел будильник.

— Нужно, Коля. В доме ни крошки.

— Что ж, если нужно… Только вот что, — сказал он решительно, — тебя я не пущу. Так и знай, близко не пущу.

— А больше некому, — улыбнулась она. — Люде нельзя.

— Знаю, что нельзя. Насмотрелся по пути… Сам и пойду, Варюша. В жизни не торговал, да чего не бывает!

— Ты шутишь, куда тебе…

— Правда, Николай Матвеевич, куда же вам! — воскликнула Люда.

Логвин похлопал ее по плечу:

— Решено, Людок. — Потом повернулся к жене: — И не спорь, пожалуйста.

— А вот не пущу! Стану и не пущу! Почему ты смеешься, Коля?

— Еще подеремся, чего доброго, встречи ради…

Правду говоря, мудрено было с рукой на перевязи, с перебитой ногой, после не одного десятка верст, пройденных пешим ходом, прикатить эту тачку на другой конец города. Палку, ясное дело, пришлось оставить дома. Одно из двух: либо опирайся на нее, либо толкай вперед, волочи за собой (было и то, и другое) перекладину тачки.

Без палки нога не ныла, а пекла, пекла нещадно. А тут еще тачка — не очень уж тяжелая, но каждый раз переворачивающаяся на своем колесе то влево, то вправо. Другой разговор — не будь на перевязи левая рука.

И все же с грехом пополам он приковылял к цели и сразу очутился в самой гуще. Здесь продавали, покупали, приценивались, а чаще всего выменивали. Въехав за ворота и пробираясь среди этого человеческого муравейника, он видел, как за скатерть красного бархата насыпали старушке целый стакан соли. Чуть дальше обсуждалась картина в золотой раме — дубы над ручьем и луч солнца, отражающийся в воде.

— Уверяю вас — настоящий Шишкин, — говорила невысокая женщина в очках.

Меценат стоял на своем:

— Кило, мадам.

— Да посмотрите же, вот — подпись…

— Ладно, сто грамм прирежу.

И тут же к килограмму сала прирезывалось еще сто граммов.

Логвин шел дальше, подталкивая тачку.

— Сигареты «Леванте», «Гуния»! Сигареты «Леванте», «Гуния»! — выкрикивали мальчишки.

Мрачного вида гражданин выводил мозоли. Глядя в неведомую даль, он сообщал остальным:

— Я здесь работаю не первый день и торгую по рекомендации. Где бы ни был ваш мозоль — на пальце, на пятке, на ладони…

Немцы попадались редко, зато тут и там мелькали черные мундиры полицаев.

Наконец Логвин приметил свободное место и определился между профессорского вида стариком, сидящим над разложенными по подстилке книгами — брокгаузовские Шекспир и Пушкин, тома словаря «Гранат», академские Козьма Прутков, «Декамерон», и веселым, разбитным человеком, торгующим иконами. Тот сразу же пригласил его в компанию:

— Прошу, прошу до нашего шалашу.

Логвин развязал шнур, достал подстилку и принялся раскладывать на ней свой товар — утюг, медный таз, патефон с пластинками и прочее, обреченное на сбыт.

Неумолкаемый галдеж перекрывал баритон расположившегося здесь же химика. Он предлагал желающим средство от пятен:

— Вас пригласили в приличный дом, неосторожным движением руки вы опрокидываете тарелку с супом на платье вашей великолепной соседки. Дома ее ждет разъяренный муж, сплетни соседей, семейная драма, бытовой скандал… Но всего этого можно избежать, приобретя китайский корень «люци-люци». Вы трете раз, вы трете два — и жирного пятна как не бывало…

Усевшись на привезенной из дому скамеечке, вытянув наконец онемевшую ногу, Логвин стал дожидаться покупателей. Невдалеке, где народа было пожиже, он видел, как четверо в черных мундирах отнимали у какой-то женщины тугой зеленый сверток. Она отчаянно упиралась, прижимая сверток к себе. Тогда один из четверых, подобравшись сзади, вырвал его из рук женщины и, как мяч, перебросил другому. Некоторые всматривались в ту сторону, остальные — к таким делам привычные — и голов не повернули.

Между тем к Логвину подошел покупатель, совсем молодой парень, лет двадцати — не более.